Совсем сдулся он, все чаще Тонкий Духовный Мир гневить стал, горькую месяц пил — ну  а  р е б я т а  знай себе: «Расширь тело свое световое на восемьдесят восемь процентов! Активируй двенадцать спиралей ДНК!» Схватился Желудев за голову — да так сильно, что черепушка его в какой-то момент хрустнула: тогда-то и вылетела из нее его птичка и, покружив, уселась, как ни в чем не бывало, на темечко нашего с-пальчика — и ну долбить — дынннь, дынннь! — будто так и надо. Сидит Желудев на скамеечке для ног, мозжечок свой злыдне крылатой скармливает, и кажется ему, что с каждым таким дзынннем все меньше и меньше становится, на убыль, верно, идет, — а что хуже всего, истончается… Птичка же знай себе поет: «Искал меня тридцать лет и три года? Днем с фонарем иска-ал? Терпи-пи-пи! А вот и дождь золотой. компенсация морального, миленькай…» — обтекая, Желудев вдруг почувствовал, что, уменьшаясь и истончаясь, одновременно словно б вытягивается; сухая шершавая кора, покрывшая с головы до пят, окончательно его онемечила — и только свинья с голубыми глазами и торчащими из ушей золотистыми волосинками — цвет «неба и осенней листвы» — похрюкивая, лакомилась спелыми желудями, устилавшими земляничную чью-то поляну.