— Почему вы не уверены? — спросил Фаустафф, только отчасти заинтересованный.

— Есть уровни, к которым даже я не подготовлен, — ответил Стеффломеис. — Возможно, вы не найдете на З-Ноль своей роли. Возможно, вы устояли и сохранили свою личность, потому что уже живете свою роль. Не случилось ли так, что все мы недооценили вас?

Фаустафф не мог понять всего, что подразумевало утверждение Стеффломеиса, но позволил ему вывести себя с участка, занятого собором, в расположенный позади лесопарк.

— Знаете, сейчас мало что осталось от Земли-1, — небрежно бросил Стеффломеис, пока они шли. — Война была очень короткой. Думаю, в конечном счете, лишь несколько выживших пока держатся на этом свете.

Фаустафф догадался, что Стеффломеис намеренно выбрал этот момент, возможно, надеясь деморализовать его. Он сдержал нахлынувшие на него чувства потери и отчаяния и постарался отвечать как бы небрежно.

— Полагаю, именно этого и следовало ожидать.

Стеффломеис улыбнулся: — Возможно, вам приятно будет узнать, что многие люди в других симуляциях были перевезены на Землю-Ноль. Конечно, это не акт милосердия со стороны хозяев. Просто селекция наиболее пригодных для заселения Земли.

Фаустафф молчал. Впереди он различал несколько фигур. Хмурясь, он вглядывался в них сквозь деревья. Большинство из них были обнажены. Как и люди Орелли, они двигались на ритуальный кукольный манер, лица их были пусты. Здесь было примерно одинаковое количество мужчин и женщин.

Стеффломеис взмахнул рукой: — Они нас не видят — мы невидимы для них, пока они в этом состоянии.

Фаустаффу стало интересно.

— Что они делают?

— Определяют свои позиции в мире. Если хотите, подойдем поближе.

Стеффломеис подвел Фаустаффа к группе.

Фаустафф почувствовал, что наблюдает древнюю и примитивную церемонию. Люди, казалось, имитировали различных животных. Один человек укрепил на голове ветви, явно изображая самца оленя — сочетание человека, животного и растения, много значащее для Фаустаффа, хоть он и не знал почему. Одна женщина нагнулась и подобрала шкуру львицы, обмотав ее вокруг голого тела. Посередине пространства, занятого людьми, лежала целая груда звериных шкур. Некоторые уже натянули шкуры и маски. Здесь были воплощения медведей, сов, зайцев, волков, змей, орлов, летучих мышей, лис, барсуков и многих других животных. На другой стороне прогалины пылал костер.

В центре стояла женщина, на плечах ее была собачья шкура, лицо скрывала маска с нарисованной злобной собачьей мордой. Ее длинные черные волосы выбивались из-под маски и падали ей на спину. Танец вокруг нее стал преувеличенно церемонным, но гораздо быстрее, чем первоначально.

Фаустафф смотрел, и нервы его напрягались. Хоровод все больше сужался вокруг женщины-собаки. Она стояла равнодушно до того мгновения, пока группа неожиданно не остановилась, повернувшись к ней. Тогда она начала сгибаться, с долгим собачьим воем, запрокинув назад голову и вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами.

Толпа с ревом ринулась на нее.

Фаустафф бросился вперед, надеясь помочь девушке. Стеффломеис поймал его за руку.

— Слишком поздно, — сказал он. — Это никогда не тянется долго.

Толпа уже откатывалась назад. Фаустафф разглядел лежащий на земле изувеченный труп девушки, завернутый в собачью шкуру.

Увенчанный рогами человек с окровавленным ртом подбежал к костру и выхватил из него головню. Другие принесли уже заготовленные дрова и обложили ими труп. Дрова подожгли, и огонь разгорелся.

Улюлюкающая песня без слов полилась из уст собравшихся, и начался новый танец — на сей раз он, похоже, символизировал своего рода экзальтацию.

Фаустафф отвернулся.

— Но это не что иное, как магия — примитивное суеверие! Каким извращенным сознанием должны обладать ваши хозяева, если они могут творить научные чудеса — и допускают такое!

— Допускают? Они это поощряют. Это необходимо каждой симуляции.

— Как может ритуальное жертвоприношение быть необходимым современному обществу?

— И вы спрашиваете об этом после того, как ваша симуляция только что сама уничтожила себя? Здесь, знаете ли, мало разницы — только в степени и сложности. Эта женщина умерла быстро. Она могла бы умереть гораздо медленней от лучевой болезни на З-1, если она родом оттуда.

— Но какой цели служит подобное действие?

Стеффломеис пожал плечами.

— Ах, практичный Фаустафф. Вы думаете, здесь есть цель?

— Я обязан так думать, Стеффломеис.

— Предполагается, что ритуал подобного рода служит определенной цели. Даже в вашей терминологии должно быть ясно, что примитивные люди выражают в ритуале свои страхи и желания. Трусливая собака, злонравная женщина — обе уничтожаются в действе, свидетелем коему вы стали.

— Хотя в действительности они продолжают существовать. Таким ритуалом ничего не достигнешь.

— Только временного чувства безопасности. Вы правы. Вы — рационалист, Фаустафф. Я по-прежнему не в состоянии понять, почему бы вам не объединить свои силы с моими — ведь я тоже рационалист. Вы цепляетесь за примитивные инстинкты, наивные идеалы. Вы не даете вашему же разуму воцариться над вами. Вот почему вы потрясены только что увиденным. Никто из нас не в силах изменить этих людей, но мы можем использовать их слабости и, в конечном счете, выгадаем сами.

Фаустафф не собирался отвечать, но доводы Стеффломеиса оставались для него совершенно не убедительными. Он медленно покачал головой.

Стеффломеис сделал нетерпеливое движение.

— Упорствуете? А я надеялся, что после разгрома вы объединитесь со мной! — Он рассмеялся.

Они вышли из парка и двинулись вдоль улицы. На лужайках, на тротуарах, в садах и на свободных местах разворачивались ритуальные действа Земли-Ноль. Стеффломеиса и Фаустаффа не замечали и не трогали. Это больше, чем возврат к дикости, размышлял Фаустафф, пока они брели между сценами темного карнавала, это полное усвоение индивидуальностями психологически-мифических архетипов. Как верно сказал Стеффломеис, у всех мужчин и женщин своя роль. Роли эти укладывались в несколько различных категорий. Более выдающиеся особи доминировали над остальными. Он видел мужчин и женщин в плащах с капюшонами, с закрытыми лицами, ведущих за собой десятки обнаженных аколитов, неся цепи или ветки деревьев, он видел, как мужчина совокуплялся с женщиной, одетой обезьяной, и как другая женщина руководила оргией, казалось, сама не принимая в ней участия. Повсюду были сцены кровопролития и зверства. Они напоминали Фаустаффу римские игры, Темные Века, нацизм. Но были здесь и другие ритуалы, казалось, несовместимые с остальными — более мирные, менее яростные ритуалы, сильно напоминавшие Фаустаффу те редкие церковные службы, что он посещал в детстве.

Какая-то позиция начала высветляться в его смятенном сознании, некое понимание, почему он отказывался согласиться со Стеффломеисом вопреки всему, что узнал с их первой встречи. Если он наблюдал магические церемонии, тогда они делились на два противоположных типа. Он мало знал об антропологии или суевериях, не доверял Юнгу[3] и находил мистицизм скучным, и, хотя слышал о черной и белой магии, не понимал различий, приписываемых им людьми. Возможно то, что ужасало его, было разновидностью черной. Тогда другие сцены, отмеченные им, были проявлением белой магии?

Его отпугивала сама идея о мышлении в терминах магии или суеверия. Он был ученым, и для него магия означала невежество и побуждала к невежеству. Это означало — бессмысленное убийство, фатализм, самоубийство, истерия. Неожиданно у него мелькнула мысль, что это означало также водородную бомбу и Мировую войну. Короче, это означало отклонение человеческого фактора в одну сторону — полного принятия животного. Но чем была белая магия? Возможно, тоже невежеством. Черная разновидность вдохновляла звериное начало человеческой натуры, поэтому, вероятно, белая разновидность вдохновляла — что? — «божественное» начало? Волю к злу и волю к добру. На уровне идей в этом нет ничего дурного. Но человек не зверь и не божество, он — Человек. Интеллект — вот что выделяет его из прочих видов животных. Магия, насколько знал Фаустафф, отвергает разум. Религия, конечно, признает, но плохо вдохновляет. Только наука и признает, и вдохновляет его. Неожиданно Фаустафф увидел социальную и психологическую эволюцию человечества в чистом и ярком свете. Только наука принимала человека таким, каким он был, и открывала возможность применения всех его способностей.