Он понятия не имел, куда направлялась Мэгги. Единственное, что он мог предпринять — повернуть в обратном направлении и посмотреть, сумеет ли он ее отыскать.

Все это время он смотрел на часы, но только сейчас заметил положение стрелок — прошел ровно час. Он встал и прихватил с собой часы.

Оглядываясь, он по-прежнему ощущал, как на него наваливается нереальность всего происходящего, но чувствовал себя менее смущенным этим.

Он двинулся обратно к машине. И, только подойдя к ней и забравшись внутрь, он осознал, что Нэнси Хант и Гордона Огга там больше нет. Он посмотрел во всех направлениях, надеясь их увидеть, но они исчезли. Неужели они захвачены Стеффломеисом и Орелли? Или их нашла Мэгги Уайт и принудила уйти вместе с ней? Или они просто сбежали, полностью деморализованные страхом?

Теперь появилась дополнительная причина как можно скорее разыскать Мэгги Уайт.

Когда он ехал по шоссе назад, глядя на виднеющийся впереди шпиль собора, выступающий над крышами домов, Фаустафф хотел бы, чтоб при нем было бы одно из тех ружей, что он видел на свалке. Он бы чувствовал себя лучше, располагая хоть каким-нибудь оружием.

Неожиданно он затормозил, увидев несколько фигур, приближающихся к нему по середине дороги. Они вели себя странно и, казалось, не замечали автомобиля.

Когда он приблизился, то узнал в них людей Орелли, но по-иному одетых. Это были необычные, театральные одежды того рода, что традиционно видишь на карнавалах. Одни были одеты римскими солдатами, другие — священниками, остальные были в женских платьях. Они двигались по шоссе, представляя собой преувеличенно торжественную процессию, охваченные необъяснимым восторгом.

Фаустафф не испытывал перед ними страха и включил автомобильный гудок. Они, казалось, не услышали. Очень медленно он повел среди них машину, вглядываясь в них, по возможности близко. Было что-то знакомое в этих костюмах, какую-то струну они в нем задевали, но он не стал вычислять, какую именно, и не считал, что у него есть на это время.

Он миновал их, а потом дом, в котором его транспортировали на Землю-Ноль. Дом выглядел значительно более реальным по контрасту с соседними. Он свернул за угол и увидел впереди собор. Тот стоял на собственном участке земли, обнесенном каменной стеной. Стены размыкали два массивных привратных столба, окованные железом ворота были открыты. Фаустафф проехал через них. Он чувствовал, что предосторожности здесь бесполезны.

Он остановил машину у восточного фасада собора, где располагался главный вход с высокими башнями с обеих сторон. Как и большинство соборов, этот, похоже, строился и перестраивался на протяжении нескольких веков, хотя в основном преобладал готический стиль с его непременными арками, окнами витражей и тяжелыми дверями с металлическим литьем.

Фаустафф поднялся на несколько ступенек и оказался перед дверями. Они были не заперты и, когда он толкнул их, немного приоткрылись, ровно настолько, чтоб можно было пройти. Он вошел в неф, и высокий свод воздвигся над ним. Скамей здесь не было, так же, как и в прошлый его приход. Но алтарь здесь теперь был и на нем горели свечи. Он был покрыт богато украшенным покровом. Фаустафф этого почти не заметил, поскольку его внимание привлекло распятие в натуральную величину, и не только в натуральную величину, но и натурально жизнеподобное. Фаустафф медленно подошел ближе, отказываясь верить в то, что — он уже знал это — было правдой.

Крест был из простого дерева, хотя и хорошо обработанного. Распятый человек был живым. Это был Орелли, обнаженный, с кровоточащими ранами на руках и ногах, грудь его медленно вздымалась и опадала, голова свесилась на грудь.

Теперь Фаустафф понял, кого изображали люди Орелли — народ на Голгофе. Несомненно, именно они его и распяли. С возгласом ужаса Фаустафф бросился вперед и взобрался на алтарь, ища, как бы ему снять Орелли. От экс-кардинала несло потом, тело было изранено. На голове его был терновый венец.

Почему люди Орелли так с ним поступили? Это было, конечно же, не сознательное извращение христианства, не намеренное богохульство. Фаустафф сомневался, что бандитов Орелли религия волнует настолько, чтобы поступать подобным образом.

Ему нужно было чем-то выдернуть гвозди.

Затем Орелли поднял голову и открыл глаза. Фаустафф был потрясен спокойствием, которое увидел в этих глазах. Казалось, лицо Орелли превратилось не в пародию на Христа, но в его живое воплощение.

Орелли ласково улыбнулся Фаустаффу.

— Могу я помочь тебе, сын мой? — спросил он спокойно.

— Орелли? — Фаустафф не способен был произнести что-нибудь еще в этот момент. После паузы он наконец спросил:

— Как это случилось?

— Такова моя судьба, — отвечал Орелли. — Я это знал, и они поняли, что обязаны сделать. Ты видишь — я должен умереть.

— Это безумие! — Фаустафф попытался вырвать один из гвоздей. — Ты — не Христос! Что происходит?

— То, что должно, — сказал Орелли тем же самым тоном. — Ступай, сын мой. Не спрашивай об этом. Оставь меня.

— Но ты, Орелли — лжец, убийца, предатель! Ты… ты не заслуживаешь этого! Ты не имеешь права… — Фаустафф был атеистом, и христианство было для него одной из многих религий, уже переставших служить своим целям, но что-то в разыгрывающемся перед ним спектакле выводило его из равновесия. — Христос в Библии был идеей, а не человеком! — выкрикнул он. — Ты все вывернул наизнанку!

— Все мы идеи, — ответил Орелли, — свои ли собственные, или чьи-либо еще. Я — идея в их сознании, я — та же самая идея в своем собственном. То, что случилось — это истинно, это реально, это необходимо! Не пытайся помочь мне. Я не нуждаюсь ни в чьей помощи.

Хотя слова его звучали сдержанно, у Фаустаффа создалось впечатление, что Орелли также говорит со сверхъестественной ясностью. Это помогло ему кое-что понять в том, что пугало его на З-Ноль. Этот мир не только грозил разрушением личности, он выворачивал человека наизнанку. Внешняя сущность Орелли ушла куда-то вглубь (если не была утрачена вовсе), а здесь выдало себя его внутреннее «я» — не Дьявол, которым он старался быть, но Христос, которым он хотел быть.

Фаустафф медленно опустился с алтаря, в то время как вслед ему улыбался Орелли. Это была не идиотская улыбка, не безумная — это была улыбка преосуществления. Ее разумность и спокойствие ужасали Фаустаффа. Он повернулся к ней спиной и с усилием побрел к двери.

Когда он приблизился к ней, какая-то фигура выступила из тени под арками и коснулась его руки.

— Орелли не только умирает за вас, профессор, — улыбаясь, сказал Стеффломеис. — Он умирает из-за вас. Вы начали активацию. Поздравляю вас с подобной силой воли. А я было ожидал, что теперь вы покоритесь. Все остальные это уже сделали.

— Покориться — чему, Стеффломеис?

— Ритуалу. Ритуалу активации. Каждая новая планета должна ее пройти. При нормальных обстоятельствах все население свежеиспеченной симуляции перед пробуждением должно сыграть свои мифические роли. «Работа перед сном, и сон пред пробуждением», — как когда-то сказал один ваш писатель. Вы, люди, знаете ли, время от времени высказываете разумное понимание своего положения. Идемте, — Стеффломеис вывел Фаустаффа из собора. — Я могу показать вам много больше. Зрелище принимает серьезный оборот. Не могу гарантировать, что вы его переживете.

Теперь в небе сияло солнце, отбрасывая яркий свет и тяжелые тени в мир, по-прежнему неживой. Солнце казалось разбухшим и отливало красным; Фаустафф заморгал и полез в карман за солнцезащитными очками, потом надел их.

— Это правильно, — усмехнулся Стеффломеис. — Облачайтесь в доспехи и изготовьтесь к интересной битве.

— Куда мы идем? — неуверенно спросил Фаустафф.

— В мир. Вы увидите его обнаженным. Каждый человек сегодня играет свою роль. Вы ведь победили меня, Фаустафф, хоть вы, возможно, и не поняли этого. Своими невежественными действиями вы привели З-Ноль в движение, и мне остается только надеяться, что З-Ноль, в свою очередь, победит вас, хотя я не уверен.