— Достаточно сурово. Мы же не в гостинице работаем! Но он ни в чем не признался.

— Что? Этот сломленный человек пережил допрос у Кобулова?

— Если бы не мое присутствие, Кобулов стер бы его в порошок. Бык может зайти слишком далеко.

— Революция требует от нас всех грязной работы.

— Мы с моими ребятами не носим шелковых перчаток. Цейтлин был приговорен по пятьдесят восьмой статье к высшей мере наказания как троцкист, планировавший убийство товарищей Сталина, Ворошилова, Молотова и меня.

— Даже тебя! В скромности тебе не откажешь! — заметил Сталин с усмешкой, но потом печально вздохнул. — Иногда мы совершаем ошибки. В нашей стране слишком много подхалимов. Берия уже привык к подобным вопросам. У Сталина была превосходная память, но даже он был не в состоянии запомнить фамилии всех приговоренных к расстрелу. В конце концов, он сам подписывал списки, к которым прилагались «альбомы» — краткая биография и фотографии приговоренных к высшей мере — 38 тысяч фамилий «врагов народа». Около миллиона было расстреляно с 1937 года, еще больше умерло, так и не доехав до ГУЛАГа. Берия удивился, почему Сталин интересуется таким забытым, отжившим реликтом, как Цейтлин. Если только Сталин не «запал» на Сашеньку — в этом его трудно было заподозрить. Генсек тщательно скрывал подробности своей личной жизни, но Берия узнал, что в прошлом у генсека было множество амурных похождений. На ум Берии пришло еще одно предположение. Когда-то Цейтлин имел интересы в Баку и Тбилиси. Неужели они раньше встречались?

Как бы там ни было, иногда Сталин демонстрировал задумчивую жалость к своим жертвам.

— Значит, Цейтлина расстреляли? — спросил он, покачивая своей волчьей головой.

— Нет, он был в том списке из 743 человек, который нарком НКВД 15 апреля 1937 года подготовил для вас и Политбюро на утверждение. Вы завизировали всем вышку, а напротив фамилии Цейтлина поставили прочерк.

— Один из моих прочерков? — пробормотал Сталин.

Берия знал, малейший намек: один штришок, оставленный Сталиным на листе бумаги, изменение тона голоса, поднятая бровь, — могли изменить чью-то судьбу.

— Да. Цейтлина не расстреляли, его сослали в Воркуту, он сейчас лежит в лагерном госпитале с воспалением легких, ангиной и дизентерией. Он работает в лагерном магазине.

— Я вижу, эти буржуи продолжают выкидывать номера, — сказал Сталин.

— Он болеет все время.

— Скрипучие ворота иногда крепче новых.

— Он может умереть.

Сталин пожал плечами, затянулся.

— Лаврентий Павлович, неужели вы полагаете, что «бывший» Цейтлин представляет реальную угрозу? Приезжай сегодня в Кунцево на обед. На огонек заглянут режиссер Чиаурели и несколько лихих грузинских актеров. Я знаю, ты занят, но если найдешь время… Сталин бросил через стол папку, Берия понял: это сигнал, что ему пора уходить. Встреча закончена.

Когда дядя Сашеньки, Гидеон Цейтлин, закончил обед — борщ, селедка и говяжьи котлеты — за своим столиком в Доме писателей в Москве, он надел мягкую фетровую шляпу и вышел на согретые солнцем улицы столицы. Он обедал со своими закадычными друзьями: «красным графом» — покладистым, мудрым и полным Алексеем Толстым, одним из любимых писателей Сталина (он создавал исторические романы о безжалостных царях); Фадеевым, много пьющим секретарем Союза писателей; Ильей Эренбургом, дешевым романистом, и хорошенькой дочерью самого Гидеона, Мушью, которая теперь преподавала в университете. Эти литературные львы наслаждались своими привилегиями: едой, вином, дачами в Переделкино, отпуском в Сочи, потому что они пережили эти ужасные 1937 и 1938 годы.

После обеда Гидеон, гигант с колючей бородой, квадратной челюстью и шаловливыми черными глазами, прогуливался с Мушью по городу. Стояло лето, бросались в глаза нарядные девушки.

— Мушь, ты заметила, что до недавнего времени все одевались как чопорные монашки, — заявил Гидеон.

— Но хвала Господу, с этим покончено. Юбки становятся короче, декольте глубже. Я обожаю лето!

— Перестать таращиться по сторонам! Папа-момзер, — побранила его дочь, назвав по-еврейски «проказником», как в былые времена. — Ты уже слишком стар.

— Ты права. Я слишком стар, но я немного пьян, да и глаза у меня на месте. Я еще хоть куда!

— Ты старый бесстыдник.

— Но ты же все равно меня любишь, Мушь? — Гидеон держал Мушь за руку. Сейчас его дочери почти исполнилось сорок, у нее были муж и дети. Она оставалась красавицей: черноглазая, с густыми черными волосами и четкими скулами. Гидеон был уже дедушкой! В мае в Москве от молоденьких девушек никуда нельзя было спрятаться. Старый ловелас любовался женскими ножками, обнаженными плечами, новыми прическами — ох, он чувствовал запах их кожи, их бедер. Он тут же решил, что должен безотлагательно навестить свою новую любовницу Машу, девушку, которую он привозил с собой к Сашеньке на дачу. Маша была одним из тех очень тихих и инфантильных созданий, с которыми было бы невыносимо скучно, если бы не их почти сумасшедшая тяга к сексуальным утехам. Он как раз прокручивал в голове, чем он будет с ней заниматься, когда почувствовал, что дочь тянет его за рукав.

— Папа! Папа!

Прямо возле них остановилась белая «эмка».

Водитель помахал Гидеону, а с пассажирского места выпрыгнул молодой мужчина в потертом коричневом костюме, круглых очках, с высокой прической и открыл заднюю дверцу.

— Гидеон Моисеевич? Можно на пару слов? Это не займет много времени.

Мушь побледнела. Гидеон тут же перестал видеть молодых красавиц и схватился рукой за грудь.

— Если вы себя неважно чувствуете, мы можем поговорить в другой раз, — сказал молодой человек с тонкими рыжеватыми усиками.

— Папа, с тобой все будет в порядке? — спросила Мушь. Гидеон выпятил грудь и кивнул.

— Мы просто поговорим, дорогая. Увидимся позже.

«Это простая формальность, — убеждал он себя.

— Ничего страшного, через пару часов я вновь буду с Мушью». 

Когда Мушь смотрела, как отец садится в машину, ее охватило ужасное предчувствие, что она больше никогда его не увидит. Где сейчас ее дядя Самуил?

Исчез, нет его больше среди живых. Половина друзей отца исчезла. Сначала их книги высмеивали в газетах, потом их арестовывали, квартиры обыскивали и опечатывали. Потом, когда она вновь встречала своих друзей, они едва здоровались. На них лежала печать смерти. Потом и их арестовывали, они тоже исчезали. Но Гидеон перешагивал через трупы, Мушь видела, что он мастер выживать в любых ситуациях. Он поступал так, как должно, хотя его происхождение вызывало крайнее неодобрение. Он был жив лишь потому, что, как поговаривали, его произведения нравились самому товарищу Сталину, а также благодаря его связям с европейской интеллигенцией.

Сейчас, стоя на летнем ветру, Мушь наблюдала, как машина, угрожающе взвизгнув тормозами, понеслась вверх по холму на Лубянку. Когда отца увозили, Мушь видела, как он обернулся и послал ей воздушный поцелуй через заднее стекло.

Мушь поспешила к таксофону и позвонила своей двоюродной сестре.

— Сашенька? Папа неожиданно заболел. — Она знала, что ее сразу поймут.

— В какой он больнице?

— В той, что на вершине холма.

На улице Грановского Сашенька играла с детьми. Няня Каролина готовила им гренки с персиковым вареньем, чай и одновременно жарила телячью печенку на ужин.

Ваня к семи должен был прийти домой, но он запаздывал, а Сатинов со своей беременной женой Тамарой уже приехал на обед.

— В чем дело? — спросил Сатинов, увидев озабоченное лицо хозяйки.

— Ираклий, пошли вниз, я покажу тебе нашу новую машину. Сашенька знала, что Сатинов ее прекрасно понял. Оставив похожую на куколку Тамару играть с детьми, они на лифте спустились во двор, где целый парк самых ослепительных лимузинов находился под неусыпным надзором вахтера и охранника из НКВД.