— Да, в этой папке. — Палец, унизанный перстнями, указал на горы пожелтевших рукописей, которые занимали каждый свободный сантиметр кабинета. — Вы понимаете, наши знаменитые товарищи диктовали свои воспоминания помощникам или лично мне, а потом уж была моя работа — подготовить книгу к публикации, согласно указаниям Центрального комитета выпуская те подробности, которые могли сбить с толку читателя. Не все вошло в окончательный вариант мемуаров маршала Сатинова, как и в мемуары других наших лидеров.

— Маршал Сатинов хотел, чтобы я просмотрела именно эти отрывки… чтобы я могла оценить вашу редакторскую правку. До последнего дня перед болезнью он просил Марико передать вам этот сувенир как еще одно выражение его благодарности.

— Катенька взяла сверток в руку. — У вас остались записи?

— Я должна позвонить маршалу или поговорить с директором архива…

— Как пожелаете, — ответила Катенька, — в таком случае я передам этот подарок директору.

Это решило все дело. Агриппина встала на колени и склонилась над грудой бумаг — Катенька опять могла «наслаждаться» видом ее пояса с подвязками, пока та бормотала себе под нос, называя каждую рукопись.

Наконец она с победоносным видом достала воспоминания Сатинова. Тяжело дыша, с красным лицом, она опустилась назад в кресло и уставилась на сверток.

Катенька ждала, пока Агриппина передаст ей документы, которые лежали у женщины на коленях.

Но та не торопилась, а с ожиданием смотрела на Катеньку — выщипанные брови удивленно изогнулись.

Катенька оглянулась.

Атмосфера в комнате изменилась, запахло грозой.

— Ой, Агриппина Константиновна, чуть не забыла: подарок от Сатинова, — произнесла наконец Катенька, передавая ей увесистый сверток. Агриппина широко улыбнулась, схватила пакет и достала огромный флакон «Шанель № 5» за триста долларов.

— Мои любимые! — воскликнула она, прижимая к себе флакон.

— Как маршал вспомнил?

— Я могу посмотреть рукописи? — спросила Катенька.

— Только в моем кабинете, — ответила Агриппина.

— Тут не опубликованы только несколько фрагментов.

Их, кроме меня, никто не читал. — Катенька взяла в руки пачку листов, и ее кольнуло какое-то дурное предчувствие. — Кладите ноги на диван. Наслаждайтесь прохладным воздухом от вентилятора и музыкой Глинки. Можете делать записи.

Катенька быстро пролистала страницы. Многое из этого она читала в напыщенной книге Сатинова… Еще одна пустая трата времени. Но когда Агриппина побрызгала запястья, шею и даже за ушами бесценным нектаром мадам Шанель, Катенька наткнулась на коечто интересное.

Моя беседа с И. В. Сталиным Январь 1940 года

Воспоминания Ираклия Сатинова

Однажды в 2 часа ночи, когда я работал у себя в кабинете на Старой площади, зазвонил телефон и Поскребышев сообщил мне, что товарищ Сталин выслал за мной машину и приглашает на «ближнюю дачу».

Сталин меня любил. Я уже дважды был у него на даче с докладом о своей работе. Мы заключили пакт о ненападении с гитлеровской Германией, но все мы понимали, что война будет, и будет скоро. Партия доверила мне курировать вопросы создания новых образцов танков и артиллерийских орудий для Красной армии. Поэтому очередной вызов меня не встревожил, хотя, когда идешь докладывать Сталину, никогда не знаешь, чем это закончится.

Мороз был градусов 20, если не больше. Мы промчались по Можайскому шоссе, свернули на отходившую от него дорогу в лес, поросший дубами, соснами, елями, кленами и березами. На фоне снега резко выделялся караул.

Мы миновали два КПП и наконец оказались перед дачей, где Сталин жил постоянно, — это был простой двухэтажный дом, недавно выкрашенный в защитный цвет на случай близкой войны.

Сотрудник охраны встретил меня у входа и провел внутрь. Кабинет Сталина, всегда заваленный книгами и журналами, был слева по коридору, но Сталин неожиданно вышел из двери справа — там была библиотека, плотно заставленная книжными полками.

— Добрый вечер, бичо. — Он всегда называл меня «бичо», по-грузински это значит «мальчик», «малыш».

— Заходи, пей, закусывай. Ты ужинал? Товарищ Берия уже приехал, сейчас соберутся и остальные, — добавил Сталин.

Разумеется, я уже ужинал, но в те годы мы все работали по ночам, как привык работать Сталин.

Вслед за ним я прошел в большую комнату, украшенную плакатами с портретами киноартистов.

Рядом с огромным обеденным столом стоял небольшой столик, уставленный блюдами, — у Сталина было заведено самообслуживание. У стола с бокалом вина в руке стоял Л. П. Берия. Увидев меня, он поздоровался, тоже по-грузински — нас же было здесь трое грузин в заснеженной России!

Сталин налил вино в бокалы — сначала мне, потом себе — и сел за стол. Я устроился между ним и Берией.

— Ну что, — сказал Сталин, набивая трубку табаком из папирос «Герцеговина Флор», — что там по делу Палицыной?

Я мог только надеяться, что мое лицо не выдаст того волнения, какое я всегда испытывал при упоминании этого имени.

— Она казалась такой твердой большевичкой, настоящей советской женщиной, — продолжал Сталин.

— Помню, я видел ее в кабинете Владимира Ильича в Петрограде. — Он печально покачал головой. — К сожалению, некоторые способны десятилетиями скрывать свое истинное лицо.

Я бросил взгляд на Берию.

— Она во всем созналась, — сказал тот.

— И на суде никаких осложнений не возникло, — вставил я.

— Ты же был с ней близко знаком, правда, бичо? — обратился Сталин ко мне.

Я молча кивнул.

— Они разоружились? Раскаялись? — спросил Сталин, пуская кольца дыма из трубки.

— Иван Палицын разоружился, — хрипло расхохотался Берия.

— Он хорошо держался и в последнее мгновение выкрикнул: «Да здравствует товарищ Сталин!»

Сталин, полуприкрыв веки, посасывал трубку.

— Но Мендель Бармакид, вот старый дурак! — продолжал рассказывать Берия. — Он отказался разоружиться.

— Он всегда был ярым приверженцем партийной этики, — заметил Сталин с явной симпатией.

— Я обращался с Бармакидом так, как вы распорядились, — ответил Берия.

Мне он когда-то рассказывал, как «организовал» автокатастрофу одному товарищу, слишком известному, чтобы его арестовать и расстрелять.

— Бичо, а тебе интересно послушать про Менделя Бармакида? — обратился Сталин ко мне.

— Да, — ответил я, хотя, по совести говоря, мне было страшновато.

— Расскажи, Лаврентий, — приказал Сталин.

— Я ему говорил: «Признайся — и товарищ Сталин сохранит тебе жизнь», — стал объяснять Берия. — И что ж, ты думаешь, он сделал? Как заорет: «Ни за что! Я невиновен и до последнего вздоха останусь верным большевиком!» Да взял и плюнул в лицо — сначала мне, потом Кобулову!

— Вот тут он ошибся, — задумчиво проговорил Сталин.

— Кобулов вышел из себя — ну, и дал ему как следует, от души. Вот и все.

— Какая неуместная гордыня. — Сталин посмотрел на меня. — А курировал это дело ведь ты, бичо?

— Да, товарищ Сталин. Согласно вашему указанию. — При этом я невольно бросил на Берию угрюмый взгляд.

У Сталина была необыкновенно развитая интуиция, он мгновенно перехватил этот взгляд.

— И что же?

— Да ничего особенного, — промямлил Берия, пнув меня ногой под столом. Но, как бы ни был он изворотлив и коварен, скрыть что-либо от Сталина еще никому не удавалось.

— Имело место отступление от норм социалистической законности, товарищ Сталин, — сказал я, превозмогая себя.

— Конкретнее, — потребовал Сталин.

Берия снова пнул меня под столом, но было уже поздно.

— В НКВД работают люди преданные и знающие свое дело, — произнес я, покрываясь холодным потом, — но в данном случае мы столкнулись с редким случаем обывательского подхода и скудоумия.

— Вам, товарищ Берия, об этом известно?

— Я узнал об этом, товарищ Сталин, и провожу служебное расследование.

— А мне казалось, что вы очистили органы от окопавшихся там мерзавцев. Виновные понесут наказание! — Сталин повернулся к нам по очереди, пристально всматриваясь в глаза. — Та-ак! Товарищи Берия и Сатинов, создайте комиссию в составе товарищей Шкирятова, Маленкова и Меркулова. Я жду их выводов в кратчайший срок!