Отец оказывается рядом с кроватью поразительно бесшумно, хотя я помнила, что в нашем доме скрип половиц вызывало даже дыхание. С бережностью, которая была не свойственна падре, он поднимает мою голову и прислоняет к губам стакан. И я пью жадно, долго, до дна, благодарно выдыхая и вновь ложась на подушку. Кто бы знал, что пить — такая тяжелая работенка, я жутко устала.

Однако вновь забыться мне мешают легкие, порхающие прикосновения чужих пальцев. Я чувствую их в волосах, на лице, на шее. Словно скольжение пера… и это уж точно не было похоже на отца. Возмущенно и испуганно распахнув глаза, я щурюсь, пытаясь вернуть зрению четкость.

— Ч-что ты… — Я вяло шевелю губами и еще менее активно пытаюсь отбиться от прикосновений нависшего надо мной мужчины. Большого. Облаченного в черное. И, как следствие, весьма угрожающего. — Не… не трогай меня…

Он вновь начинает что-то говорить, торопливо, тихо и, судя по тону, убедительно. Его руки так аккуратно и трепетно обхватывают мое лицо, что у меня уже не остается сомнений — он сегодня не планирует меня убивать. Возможно, завтра… потому что судя по этому одержимому взгляду, он жаждал крови и смертей.

Замерев на долгую минуту, я всматриваюсь в чужое лицо. Мы молчим, изучая друг друга, и лишь одному Богу известно, о чем думает этот мужчина. Что касается меня? Вглядываясь в глубину темно-синих глаз, пристально меня изучающих, мне кажется, что слова «да будет свет» некогда озвучил именно этот человек. Как кощунственно с моей стороны смотреть на него и думать о Всевышнем, но столько силы, власти, грозной суровости и первозданной красоты я встречала лишь на иллюстрациях к коллекционному изданию библии. Микеланджело, «Страшный суд» быть может…

— Почему… ты так смотришь на меня… — Бормочу я неловко. Это может показаться забавным, но рядом с ним я чувствовала себя так, словно забыла одеться — абсолютно обнаженной. — Мы знакомы?