Я гоню машину слишком быстро. Но каждая секунда ожидания давит мне на психику.

Сама по себе встреча с Наирой тяжелое испытание. А разговор, да еще и на такую тему, дастся мне нелегко. Я предвижу это.

У меня есть номер ее телефона. Ира дала на всякий случай. Я не предупредил, что приеду. Может, она уже дома? Или уехала, что, впрочем, маловероятно.

Когда останавливаюсь на заправке, чтобы купить минералки, набираю ее.

Алло? — голос властный и спокойный.

Это я.

Сережа?

Да.

Где ты? Что-то случилось? — появившееся волнение в ее голосе раздражает.

Я хочу заехать к тебе, — едва сдерживаюсь, чтобы не скривиться.

Когда?

Часа через три, наверное.

Ты знаешь мой адрес?

Ты не в больнице?

Нет.

Не знаю. Говори.

После того, как нажимаю на отбой, ввожу в записную книгу название улицы и номер дома.

Может быть, все это ошибка? Я поддался глупому импульсу? Просить совета по поводу детей у женщины, которая с треском провалилась в роли матери! Но мне не к кому больше обратится. А она каким-то образом смогла несколько лет ухаживать за смертельно больным ребенком, которого даже назвала своим сыном.

Меня мучает интерес. Полюбила ли она его сразу? Что в нем вызвало этот поток чувств? Чего не было во мне?

Почему-то возникает давно забытое желание закурить, сделать глубокую затяжку. Я же бросил, черт его дери!

Легко ли заставить себя любить чужое дитя? Чтоб не вздрагивать, когда к тебе неловко обращаются, чтоб обнимать, но не через силу, а по желанию сердца. Как научиться чувствовать трепет, такой же, какой вызывает у меня мама девочки?

В город я въехал уже под вечер. Без труда нашел пятиэтажную сталинку, ввел номер квартиры на домофоне и стал ждать.

Она открыла сразу же. В широких светлых брюках, ставших явно слишком большими, в красной шелковой блузе и белом платке с яркими красными цветами и бахромой.

Я редко видел женщин ее возраста, которые так же стильно одевались. Думаю, сегодня она постаралась специально для меня.

Проходи, — она жестом приглашает меня в зал. Евроремонт, кожаный диван, мебель из темного дерева.

У вас с отцом похожие вкусы.

Разве что в выборе интерьера, — фыркает она. — Как он?

Лучше, чем ты.

Это еще как посмотреть. В прошлый раз он показался мне дряхлой развалиной. Постарел, сильно сдал.

Крепкий старик.

Так что случилось? Зачем примчался, сломя голову?

Я не знаю, как начать. Смотрю ей за спину на огромные напольные часы, на мерно раскачивающийся маятник и не могу подобрать слова.

Что-то с Ирой?

Нет. У нас все прекрасно.

С тобой? — ее голос потрескивает, будто льдинки в морозном воздухе.

Нет. Но в каком-то смысле мне нужен твой совет, хотя ума не приложу, с чего я взял, что ты скажешь что-то дельное.

Я слушаю, — она откидывается в глубоком кресле и не сводит с меня взгляд, пропуская обидные слова мимо ушей.

Это касается дочки Иры. Жени. Она живет с нами, пошла этой осенью в школу. Но у нас с ней с самого начала не заладилось. Ира тогда еще не была в разводе с первым мужем, Женя наших встреч не хотела, из-за нее Ира к нему и вернулась. А сейчас вроде бы и все поменялось, но я не чувствую к ней …

Чего? Любви? Но она же ведь тебе не родная. Ты можешь заботиться о ней, проводить с ней время, но никогда не полюбишь, если не захочешь раскрыться.

Что это значит?

Значит, что она сейчас видит в тебе просто второго мужа своей мамы. По сути, чужого человека. А этого недостаточно.

Но ведь ты же как-то смогла себя заставить полюбить чужого ребенка. И при этом не любила родного.

Жестоко. Я заслужила. Но сейчас я не в том состоянии, чтобы вновь и вновь отражать твои нападки. Я полюбила тебя и долго не могла найти выход этой любви. А Бастиан помог мне в этом. Это не меня ему послала судьба, как говорили социальные работники, а наоборот, он стал для меня подарком. Любить легко, Сережа, но больно. Потому что все, что происходит по-настоящему, затрагивает так глубоко, что ничем не защититься. Это та цена, которую платишь за искренность. Он нуждался во мне. Я увидела это сразу. Хотел, чтобы рядом была мама, любящая, нежная, которая никогда не уйдет, которая больше не бросит. А я хотела отдать кому-то всю нерастраченную любовь. Мне было тяжело держать это в себе, накапливать и ощущать, что еще немного и взорвусь. Будто кормящая женщина без ребенка.

Получается, у тебя все было очень просто.

Нет, не просто. Я боялась ужасно! Как же я боялась! И его приступов удушья, когда он синел от нехватки кислорода, а я ничего не могла сделать, и ответственности. Боялась, что не выдержу испытания, что сила этой любви меня раздавит. Я знала, чем все закончится. Ему было плохо очень часто. В такие моменты он смотрел на меня, как смотрят на Бога: с надеждой, что я прогоню страх, что исцелю боль, что не покину. Я хотя бы осталась с ним до конца. Но его смерть выжгла в моей груди дыру размером с карьер в Якутии. Слышал про кимберлитовую трубку «Мир»? Алмазы достали, остался только огромный черный провал в земле. С его смертью, с твоим отказом от меня я лишилась любви, лишилась надежды, всего, что мне по-настоящему дорого, что имеет ценность в этой жизни.

Не начинай. Я не хочу слушать об этом. Что было, то было. Ты поступила так, как поступила, и теперь не удивляйся последствиям.

Тебе было плохо?

Отец нормально воспитывал меня.

Но мой уход все же повлиял на тебя, — она скорее утверждает, чем спрашивает.

Я долго не мог верить женщинам. И воспринимал их, как воспринимал тебя. До Иры никаких серьезных отношений. Но с ней все стало другим.

Я благодарна ей за то, что смогла исправить это.

Поэтому мне так важно знать, как вести себя с Женей. Ира сильно переживает.

Наира качает головой и долго смотрит на меня. Я вижу теплоту и восхищение в ее взгляде, я угадываю гордость. И почему-то от этой мысли меня не тошнит.

Как жаль, что мне не хватило ума и смелости быть с тобой рядом всю жизнь. Видеть, как из прекрасного ребенка ты становишься выдающимся мужчиной!

Ее слова полны горечи. И у меня сжимает горло, потому что я так хочу ей верить. Я хочу знать, что не безразличен ей, что дорог, что любим собственной матерью, несмотря ни на что.

Почувствуй, когда Женя будет нуждаться в тебе или в чьей-то помощи. Дай ей все, что сможешь, но при этом позволь заглянуть внутрь, позволь увидеть то, что вижу сейчас я, что разглядела в тебе Ира.

Что же? — голос совсем охрип.

Добрую душу и умение беззаветно любить и прощать.

Я не знаю, что сказать. Мне одновременно тяжело и легко. Почему-то хочется прижать хрупкое тело к себе, но я не решаюсь. Она говорит об умении прощать, но я так и не простил ее. Возможно, она увидела во мне больше великодушия, чем есть на самом деле.

Встаю. Она поднимается тоже. Провожает меня до двери. Я вижу, что глаза ее блестят от непролитых слез.

Я желаю тебе счастья, сын. Я буду молить о нем у всех богов, кто только сможет меня услышать. И даже после смерти я буду присматривать за тобой и твоей семьей. Потому что дороже тебя у меня никого нет и не было, Сережа. Я люблю тебя.

Незнакомая, но родная. Далекая, но все же часть меня. Неуверенная женщина, дрожащая в дверях, кажется мне искренней. Она ни о чем не просит, ничего не требует. Она дала мне совет, как нормальная мать, к которой сын пришел за помощью. Мне тоже хочется дать ей что-то.

Спасибо, — говорю, глядя в ее лицо. И уже открыв двери, вновь поворачиваюсь. — Спасибо, мама.

До первых осенних каникул Жени осталось чуть больше двух недель. В наших с ней отношениях если и наметился прогресс, то совсем небольшой. Мы не ссорились, но я видел, что наедине со мной она держится немного настороженно и тщательно подбирает слова. Наверное, тот случай на детской площадке надолго запал ей в память. Я не хочу, чтобы она боялась меня, стараюсь присоединяться к ним с Ирой на всех прогулках и мероприятиях, но между нами по-прежнему что-то висит. Невидимое, необъяснимое, а потому кажущееся непреодолимым.