Эти слова сопровождались долгим молчанием.

— И у тебя были другие такие же видения? — спросил Таллентайр через некоторое время, изо всех сил стараясь сдержать гневные интонации. Он оставался верен своим принципам, и разыгрывал роль разумного человека, на которую всегда, и не без основания, претендовал.

— Не такого рода, — ответил Лидиард. — Но у меня были еще и другие, более откровенно имитирующие сны. Долгое время я считал их последствиями моей болезни, плодами собственного воображения. Теперь же я не могу быть в этом уверен. Я не в состоянии управлять тем, что мне снится, и абсолютно убежден, не все, что я вижу во сне, правдиво, даже если оно построено, как аллегория. Но уверен, и прошлой ночью моя уверенность полностью подтвердилась, если то, о чем я вам сейчас рассказал, было на самом деле, я обладаю неким могущественным зрением, которое дано змеей, укусившей меня в гробнице. Оно же до сих пор связывает меня с тем ужасным сфинксоподобным существом, ранившим Пелоруса и почти уничтожившим вас. Вот почему я нужен вервольфам, и вот почему Джейкоб Харкендер был бы рад, если бы я согласился навестить его в Уиттентоне. Не могу сказать, в силах ли кто-то другой управлять моим могущественным зрением лучше меня, но я верю, они очень хотят воспользоваться мною, насколько смогут, чтобы наверняка узнать, чем является недавно созданное существо, и с какой целью его создали.

— Почему же ты не рассказал мне об этих более ранних видениях? — спросил Таллентайр. — Почему взвалил на себя одного это бремя? Зачем так настаивал на том, что ты вылечился, за исключением некоторых остаточных симптомов, которые вовсе не имеют значения?

— Я не хотел, чтобы вы принимали меня за человека, который может быть растревожен дурными снами, — откровенно ответил Лидиард. — Мне хотелось выглядеть в ваших глазах мужчиной сильного и непобедимого разума, потому что я был убежден, именно таким вы хотите меня видеть. И еще потому, что я люблю вашу дочь.

И снова Таллентайр ответил долгим молчанием, которое показалось Лидиарду скудной наградой за такую дерзкую смелость.

— А теперь? — спросил баронет по прошествии некоторого времени.

— Теперь я хочу выглядеть в ваших глазах человеком, который знает, когда необходимо прекратить утаивать, что бы то ни было. — ответил Лидиард, — И человеком, который может честно признать, что совершил ошибку. Теперь я хочу быть человеком, способным попросить вас о помощи, потому что действительно крайне в ней нуждаюсь.

Таллентайр улыбнулся при этих словах, хотя и не очень искренне.

— А я полагаю, что я тебе не кажусь совершенно тем же самым человеком, каким был прежде. — сказал он.

— Совсем наоборот! — воскликнул Лидиард, отлично сознавая всю дерзость своих слов. — Я не вижу никакого противоречия между тем, как вы обращаетесь со своей любовницей и тем, как вы себя ведете с остальным миром. Когда требуется честность, вы прямолинейны вплоть до грубости, а там, где нужна нечестность, вы совершеннейший ее знаток. Вы всегда внутренне убеждены, в чем состоит истина касательно любого вопроса.

На Таллентайра вовсе не произвел впечатления такой извращенный комплимент.

— А теперь, я полагаю, ты ждешь от меня веры в то, что искренне прося помощи, надеешься польстить мне?

— Я вам благодарен за то, что вы верите в мою искренность, — ответил Лидиард, довольный тем, что придумал такой изящный довод для достойного ответа.

Снова наступило молчание, пока Таллентайр не пробормотал, обращаясь столько же к себе самому, сколько и к собеседнику:

— А если мир окажется совсем иным, чем мы его до сих пор считали, нам ведь все-таки придется в нем жить. Как сумеем.

— Разумеется, сам по себе факт, что я обладаю внутренним зрением, которое помогает мне видеть таким странным образом, еще не доказывает, истинность всего остального. — легкомысленно заметил Лидиард, — Возможно, в конце концов, все эти темные ангелы, пробудившиеся от своего долгого сна, не имеют ни малейшего желания перевернуть мир. Пелорус предполагал, что они могут быть совершенно не заинтересованы в разрушительной деятельности. Но он также предположил, что все заново проснувшиеся в сильно переменившемся мире, должны растеряться в этой путанице и будут открыты для манипуляций любого, кто будет достаточно умен. Он уверен, есть много желающих ими распоряжаться… Возможно, их легко будет втянуть в столкновение.

В моих снах я умолял эту богиню-кошку, впервые представшую передо мной в пещере Платона, сказать, чего от меня хочет, но она так и не ответила. Не думаю, знала ли она сама, что ей нужно, или чего она должна была хотеть, вплоть до нескольких последних дней, и теперь боюсь узнать ее решение. Эдвард, я бы чрезвычайно хотел получить от вас помощь, чтобы понять, какой во мне может быть прок, какую мощь я мог бы иметь. Я очень боюсь, если я не овладею тем даром, который мне дан, чем бы он ни был, им завладеют другие для своих собственных целей.

Пока Лидиард пытался оценить реакцию Таллентайра на свою речь, пока Таллентайр пытался определить истинную реакцию на нее, раздался вежливый стук в дверь. Баронет вполголоса разрешил войти, и в комнате появился Саммерс, он принес на серебряном подносе утреннюю почту. Там лежала пачка конвертов для сэра Эдвдарда, числом около полудюжины, а Лидиарду была адресована только одна записка, написанная от руки. В то время как Таллентайр воспользовался удобным случаем погрузиться в тщательный просмотр своей корреспонденции, Дэвид вскрыл полученное им послание с жаром, происходившим скорее от расстройcтва, чем ожидая найти что-то стоящее внимания.

Послание было небрежно нацарапано на одной стороне единственного листа бумаги и, казалось, было набросано второпях, хотя выдавало руку хорошо образованного человека.

Оно гласило: Мое вмешательство послужило только тому, что вами еще сильнее заинтересовались ваши враги. Если хотите узнать больше и если вы способны поверить тому, что услышите, приходите в восемь часов на Серрейскую сторону моста Воксхолл. Избегайте тех, кто захочет вас сопровождать, не то увеличите опасность для тех, к кому мы причисляем себя.

Под письмом стояла подпись: Пелорус.

Лидиард протянул записку Таллентайру, который отложил в сторону свое письмо, чтобы ознакомиться с ней. Когда баронет прочел написанное, он сказал:

— Мы не можем сказать, его ли это почерк. Это может оказаться ловушкой.

Несмотря на это, к тому времени как он закончил говорить, Лидиард уже знал свой ответ.

— Это мне понятно, — заметил он. — Но я отправлюсь вооруженным и не стану собой рисковать, пока не увижу его лицо.

— Я, разумеется, иду с тобой, — мягко сказал Таллентайр. — В этом деле, как и в любом другом, ты получишь от меня всю помощь, какая будет нужна.

Это было, безусловно, не более того, на что рассчитывал Лидиард. И он почувствовал искреннюю благодарность, видя насколько быстро баронет отогнал раздражение и тревогу, появившиеся после того, что он узнал, как, совершилось невольное вмешательство в его личные дела.

— Благодарю вас, — сказал Лидиард. — Но волк-оборотень мне доверяет, хотя и немного, и полагается на меня. Он сможет говорить свободнее, если я приду один, а я с готовностью выслушаю его. Обещайте только, что и вы будете готовы выслушать меня, когда я вернусь, и не станете настаивать на том, будто я сумасшедший, если я поведаю вам обстоятельства, которые покажутся странными и ужасными.

— Буду готов, — пообещал Таллентайр. — Это мое дело, так же, как и твое, и я твердо настроен узнать правду, даже если выяснится, что тот мир, в который я верил, вовсе не тот, каким я его считал. В чем бы ни заключалась истина, Дэвид, мы неумолимо станем ее добиваться, мое тебе в этом слово! И любая помощь, какая потребуется — твоя, как только попросишь.

— Благодарю вас, — повторил Лидиард. — Вы готовы мне помочь, и я бесконечно сильнее, чем был, когда чувствовал себя одиноким. Теперь я знаю, что, если истина может быть обнаружена моим магическим зрением, я не мог бы иметь лучшего друга, направляющего мои глаза.