— Я слыхала о том, что ваши школы — очень жестокие заведения, — кивнула она — В городе есть примерно полдюжины борделей, которые могут соревноваться с заведениями, имеющими особое пристрастие к розгам. Я некогда находилась у Мерси Муррелл, как тебе известно, и могла бы до сих пор там пребывать, если бы не милость Бога и сэра Эдварда Таллентйара.

Таллентайр рассмеялся очень коротко, обнажая зубы, таким образом, что немного причинил ей боль, и Лидиард счел этот смех неприличным и низким.

— Не знала ли ты женщину по имени Дженни Гилл? — спросил Таллентайр, как бы по внезапному побуждению.

— Имя мне знакомо. — откликнулась Элинор. — Она, кажется, умерла, ходили слухи о том, что ее убили, но это были только слухи. Я тогда была молода.

И красива , услышал Лидиард ее мысли. Но теперь …

Таллентайр кивнул, но не позволил ей отклониться от темы.

— Наши школы не так уж и плохи. — произнес он раздумчиво. — Каждый смазливый мальчик имеет женское имя в качестве прозвища, но это по большей части всего лишь игра, а система, при которой младший мальчик попадает в рабство к старшему, вовсе не так трагична, как ее изображают, употребляя самые черные краски. И в любом случае, разумная мера телесных наказаний и мужеложества поддерживается ради здоровья мальчика. Это нечто такое, что требуется перестрадать молча, как испытание характера, а затем это навеки забывается. Но правда и то, что некоторые получают всего больше, чем в меру, и те, кто не может найти себе защитника, или находят защитника, более порочного и развратного, чем остальные, не могут чувствовать себя свободно и бывают ранены насколько глубоко… Ну, одним словом, он был прав споря со мной и доказывая, что я не могу как следует дискутировать на тему, какой это может иметь эффект. Полагаю, что обесчещенные и разочарованные девушки не имеют монополии на самоубийство.

Ничего из всего этого по-настоящему не имеет значения, хотя я весь встрепенулся, слыша такое. Что меня действительно больно задело, так это презрительное убеждение, что я сам каким-то образом в этом виноват, из-за добродетели моего класса, и что я должен понимать, каким целями служило его лечение как средство воспитания. Я мог только дивиться, может ли тут быть какая-то связь, как он утверждал, между тем фактом, что я никогда не задавал себе подобного вопроса, и той легкостью, с которой отказался верить в вервольфов, в сатанистов, в колдунов и в Бога… Ведь он находит, что так легко верить в каждое из этих понятий, и во все сразу.

Лидиард почувствовал, что перед ним тот Таллентайр, которого он никогда прежде не видел, и с беспокойством понял ту истину, что Элинор Фишер испытывает то же ощущение. Она ничего не ответила, и сэр Эдвард продолжал:

— В самом ли деле в человеке сидит волк, Нора, волк, которому мужчина не в силах сопротивляться, хотя женщина это может? Неужели наши школы возбуждают аппетит волка, так лицемерно борясь за то, чтобы цивилизовать ребенка? И когда волк, сидящий внутри ребенка, полностью натренирован в жестокости, мы можем ожидать от человека только того, что он отдает волчью сущность равным образом мужчине и женщине и, если это в его силах, оставляет его истекать кровью?

Элинор этого не знала, и Лидиард тоже не знал. Она не была способна следить за аргументами так, как Дэвид, который был свидетелем горькой речи Харкендера два дня тому назад Но внутреннее чутье позволило ей достаточно хорошо уловить нить рассуждений баронета, чтобы увериться, поглощенность Таллентайра вервольфами — не пустая прихоть праздного ума.

— Я всегда считала, что если в мифе о лондонских оборотнях скрывается правда, она заключается в том, что все мужчины — волки под благородными и респектабельными масками. — произнесла она.

— Прежде и я так считал, — тихо сказал Таллентайр. — А теперь, когда я начинаю верить, что под этим мифом может действительно лежать какое-то реальное основание, не могу не раздумывать, не есть ли это одна из истин, содержащихся в нем.

При помощи своего волшебного зрения Лидиард видел, что Таллентайр по-настоящему встревожен теми лабиринтами фантазии, куда его завлекли. Испытывая внутренний шок, он понял, что, как он сам предпринимал нескончаемые болезненные попытки скрыть от сэра Эдварда свои истинные чувства, точно так же и Таллентайр, прячась за ширмой рационализма, мучительно старается сделать то же самое. Баронет тоже слышал биение ангельских крыл и не может заставить себя отрицать это с такой же горячностью, с какой ему хочется это сделать.

Я не одинок ! — подумал Лидиард, испытывая странный прилив облегчения. Он со мной, как мне это снилось однажды .

Но в то время, когда Элинор Фишер с такой любовью вглядывалась в полное сомнений лицо своего любовника, оно растаяло и заменилось совершенно другим, бесконечно более прекрасным, бесконечно более спокойным и бесконечно более ужасным. Вместе с ним рассеялась и Элинор Фишер, и Греческая улица, и сам Лондон, пока перед ним не осталось только одно это лицо, наложенное на холодный звездный свет в бесконечной пустоте.

Это было лицо Сфинкса.

— Я иду , — услышал Дэвид, хотя лицо было неподвижно и алые губы совсем не раскрывались, — и когда я явлюсь, я буду знать, что делать .

В ожидании, когда сэр Эдвард Таллентайр спустится в кабинет, Лидиард стоял у окна, разглядывая редкую поросль кустарника, которая разделяла Стертон Стрит на две половины. Непосредственно против парадной двери дома не было никого, но ярдов за двадцать или тридцать он увидел человека, опершегося на перила, который бросал по сторонам взгляды, и Лидиарду показалось, что он делает это с механической регулярностью, два или три раза в минуту. Если бы к дому подъехал какой-нибудь экипаж или какой-то посетитель подошел бы позвонить в дверь, наблюдатель увидел бы это.

Лидиард решил, что есть, вероятно, и еще один соглядатай, тайком поставленный с тыла. Ему хотелось бы захватить одного из этих людей, чтобы заставить его выдать все, что ему известно. Лидиард недавно даже намекнул на такую возможность Таллентайру, которого наблюдение оскорбляло и раздражало, но Таллентайр только передернул плечами и предположил, что этот человек, должно быть, работает по найму и ничего не знает.

Вскоре в комнату вошел баронет, и сразу же встал рядом с Лидиардом у окна. Как только что делал Дэвид, баронет быстро обвел улицу взглядом и обнаружил присутствие подозрительной личности.

— Это становится невыносимым, — буркнул Таллентайр едва слышно. — Полагаю, они следовали бы за нами до Чарнли, если бы могли. Мы должны попытаться от них отделаться, даже если это их просто раздосадует.

— Им достаточно хорошо известен Фрэнклин, чтобы они стали искать нас там, — заметил Лидиард. — Если уж нам действительно придется скрываться, мы должны делать это умно.

— Нет ничего такого, из-за чего нам следует прятаться, — с некоторым раздражением возразил Таллентайр. — Если они ждут, когда явиться Пол Шеперд с его призывами, я подозреваю, что ждать им придется долго.

— Возможно, это не единственная их цель, — спокойно предположил Лидиард. — Боюсь, что они больше заинтересованы во мне. И думаю, теперь я знаю, почему Пелорус взял на себя труд выручить меня из рук Мандорлы Сулье, попытавшейся навязать мне свое приглашение, и подозреваю, что его вмешательство даже удвоило их намерение захватить меня.

— Ты слишком волнуешься, — разуверил его Таллентайр. — Они не могут желать тебе зла.

Лидиард поднял голову и с беспокойством поглядел в глаза баронету. Он дал своему другу полный отчет о свидании с Зефиринусом и об инциденте, который произошел после разговора с аббатом, но он знал, Таллентайр не сделал из этой истории более далеко идущих выводов, нежели предположение, что Мандорла Сулье хотела допросить Лидиарда о «Поле Шеперде». В то время и сам Лидиард думал, что тут не могло таиться чего-то большего, но уж теперь он больше не находил возможным сохранять такой оптимизм.