— Возможно, поблизости бродит какой-нибудь хищник, — предположил он. — Сомневаюсь, что на этих холмах водятся львы, но вполне могут бегать дикие собаки.

— Возможно, — без воодушевления согласился де Лэнси. — Но мне почудилось, будто я вижу на фоне неба человеческие силуэты, они исчезли во тьме, как только я стал приближаться. Но такова уж эта красная земля, негостеприимная ко всем, кроме бедуинов. Я предпочел бы диких зверей… Но разве вы этого сами не чувствуете, дружище? Здесь что-то есть, и я не могу больше упрекать в малодушии этих мужланов, оставивших нас наедине с нашими выдумками.

«Опять предрассудки», — устало подумал Таллентайр. У Де Лэнси была светлая голова и прекрасное образованием, но, когда доходило до модного оккультизма, сказывалась его принадлежность к школе нет-дыма-без-огня . Он верил в возможность чудес, и с чрезмерным интересом относился к рассказам людей, служивших в Индии и более далеких восточных колониях, склонных поболтать о всяких заморских чудесах на долгих вечерних посиделках в клубе.

Таллентайр покачал головой.

— Мы излишне цивилизованы, де Лэнси, и совершенно теряемся вдали от людных мест. Уединение пробуждает в нас неопределенные и неясные тревоги, от которых следовало бы избавиться, покидая детскую. Болезнь бедняги Дэвида так сильно действует на всех нас, потому, что напоминает, что даже маленькие скорпионы и безобидные с виду змейки могут довести нас до отчаянного состояния, даже до смерти. Если что-то скрывается во тьме, это может быть только зверь. Или разбойники-арабы.

Де Лэнси подошел ближе к Лидиарду и склонился, как склонялись до того Мэллорн и Таллентайр, пытаясь в свой черед разобрать смысл слов юноши.

«Что здесь происходит?» — подумал Таллентайр, — «Что заставляет всех нас ломать голову, и искать смысл в бессвязном бормотании тяжелобольного?»

Однако де Лэнси быстро выпрямился, не услыхав ничего значительного и будучи слишком благовоспитан, чтобы обращать внимание на частое упоминание женского имени.

— Никогда прежде не видел человека в подобном состоянии, — мрачно заявил он. — Понятия не имею, что за змея его укусила, хотя считал, что достаточно хорошо знаю местных ядовитых гадов и всю их родню.

— Я убил ее, — сообщил ему Таллентайр, — она у меня в банке, и я заберу ее домой, чтобы показать умникам в Оксфорде. Возможно, это какая-то новая разновидность, и они назовут ее в честь нашего Дэвида, чтобы как-то вознаградить его за невзгоды.

— Возможно, — кивнул де Лэнси, но поддержал шутку, и баронет понял, что тревога собеседника не ослабла после обмена успокаивающими заявлениями. Что бы ни побеспокоило лошадей, оно сильно обеспокоило и де Лэнси.

— Я потерял интерес к исследованиям, — устало признался Таллентайр. — Думаю, иезуит заставил бы нас завтра все утро выкапывать обломки и укреплять веревки. Кто-то из нас должен был спуститься в расчищенную яму и посмотреть, что осталось в камерах. Но у нас не хватит сил сдвинуть саркофаг, даже если удастся найти хоть один, и я не особенно рвусь ковыряться в пыли, ища скарабеев и амулеты. Их можно купить на любом базаре. То, что осталось после грабителей времен династий, разумеется, уже захвачено новыми антикварами, здесь хоть отбавляй свидетельств, что кто-то расчищал эти могилы и копался в них в течение последних лет. Как только Дэвид достаточно окрепнет, чтобы путешествовать, надо возвращаться.

Де Лэнси слабо улыбнулся.

— Мы немного сглупили, сэр Эдвард, — сказал он.

— Вероятно, — согласился Таллентайр. — Мы позволили романтике египтологии заразить нас. И поверили, будто этот загадочный священник может привести нас туда, где мы выудим из песка волшебные сокровища. Вообще-то нам следовало лучше соображать. — Но тут он поколебался и, когда заговорил вновь, голос его переменился. — И все же, священник рассчитывал здесь что-то найти. Хотел бы я знать, что.

— Вы его спрашивали? — Спросил де Лэнси.

— Он говорит, и сам не знает.

— Вы ему верите?

Таллентайр пожал плечами.

— Он клянется, что был с нами честен, и, когда он что-то говорит, в нем чувствуется известная убежденность. В конце концов, он духовное лицо.

— Он чего-то боится, — негромко заметил де Лэнси. — И я тоже. Господи помоги, мне! Сэр Эдвард, я тоже боюсь. — Его рука опять коснулась кобуры.

— Дэвид тоже в страхе, — задумчиво пробормотал баронет. — Даже в безумии он боится. И, несмотря на всю мою страстную решимость противостоять предрассудкам и видеть мир таким, каков он есть, не могу удержаться от ощущения, что здесь подвергаются какого-то рода испытанию мои убеждения и моя решимость.

Двое мужчин поглядели друг на друга, и каждый хотел рассмеяться и отбросить страх, но ни один не был на это способен. Единственными звуками, которые нарушали тишину ночи, были отдаленное ржание лошадей и голос Лидиарда, твердившего о кошке и Корделии, о тенях и страхе Божием. Была ли в этом хоть какая-то тень смысла?..

Была уже почти полночь, но де Лэнси все еще сидел под звездами у потухшего костра, на котором готовили кофе. Костерок вышел убогий, в пустыне не просто найти хворост, а скудные запасы топлива, привезенные с собой уже почти иссякли.

Де Лэнси докуривал последнюю в этот день трубку, полностью предаваясь этому занятию. Он не думал о себе, как о дозорном, поскольку никто не принимал решения устроить ночные вахты, но не мог отделаться от ощущения угрозы. Таллентайр, несомненно, назвал бы его страхи предрассудками, он провел с этим человеком достаточно много вечеров, лениво попивая и беседуя, чтобы не сомневаться в его взглядах. Но де Лэнси верил в недобрые предчувствия и не мог просто так от них отмахнуться. Никогда прежде не встречая призрака, он, тем не менее, доверял людям, рассказывавшим о них, считал, что такое столкновение не может пройти без последствий для любого человека. В безмолвной тьме, окутывающей гробницы, вполне могли разгуливать призраки, в этом он не сомневался. В Египте, казалось ему, человек был намного ближе к миру сверхъестественного, чем в любых других краях. В этих песках древние мумии, укрытые саванами и залитые битумом, не покоились, а начали путешествие, которое больше самой жизни, путешествие в вечность. Де Лэнси искренне верил, в загробную жизнь, и считал, что смерть — это только прелюдия к такому путешествию, а не горестный и бесповоротный конец, как полагали люди, вроде сэра Эдварда. В его глазах человек был слишком удивительным и необыкновенным созданием, чтобы кончить простым разложением и гниением, и заслуживал лучшего жребия где-то за пределами пространства и времени. И все же, несмотря на это убеждение, он не мог поверить в идею Бога Отца и Искупителя. Он никак понять и никогда бы не признался в этом ни одной живой душе, почему для него легче верить в загадочную мощь языческих божеств, чем в силу христианской молитвы. Было, считал де Лэнси, несомненной трагедией, что эти гробницы снова и снова претерпевали грубое вторжение, сперва воров, которые явились, чтобы завладеть имуществом мертвых, а затем других, пришедших похитить самих мертвецов с целью обогащения или изучения — не имело значения. Он не видел большой разницы между теми, кто потакал прихотям самозваных магов, помещавших в склянки частички мумий, для продажи невежественным простакам в сомнительных аптеках, и теми добрыми христианами, которые служа фетишу науки, тревожили мертвецов в их саркофагах, чтобы выставлять их в музеях мира на потребу публике. Все они воры… и всем им нет дела до прав и подлинного блага странствующих мертвых. Де Лэнси не осуждал мертвецов за то, что они возвращаются на землю, как призраки. Он был уверен, что они обращались к живым, вразумляя не тревожить прах тех, кто ушел в иные миры.

«У призраков есть такое право», — думал он, делая попытку изгнать тягостное чувство. — «И те, кто в них не верит, заслуживают ужас, который испытывают при подобных встречах».

Никто из его спутников еще не спал. Обе палатки были освещены изнутри, и де Ланси видел тени, двигавшиеся внутри них. Таллентайр, намеревался, если потребуется, бодрствовать у постели Лидиарда всю ночь. Отец Мэллорн поддерживал бодрость духа молитвами.