Лидиард знал, насколько необычно для Таллентайра оставлять высказывание незавершенным, и был поражен, когда понял, что продолжения фразы не будет.

— Вы хорошо знаете этого человека? — Спросил он.

— Пожалуй, я знаю его даже слишком хорошо, — подтвердил баронет голосом, полным негодования. — Хотя, не видел его много лет, но часто слышал о нем. Его имя всплывает всякий раз, когда разговор обращается к причудам и безумствам современного оккультизма, но я не встречался с ним лицом к лицу с тех пор, как окончил Оксфорд, Он там учился, не в моем колледже, но его достаточно хорошо знали в городе. Это был мрачный молодой человек, успешно прошедший науку всеобщей неприязни, стремившийся сделать преимуществом факт, что его все ненавидят. Он был смышлен и проницателен, но с ним старались не иметь общих дел. Сын предпринимателя, считавшего, что его чадо далеко пойдет, пожалуй, скорее из оптимизма, чем исходя из реального положения дел. Боясь общего презрения, Харкендер защитил себя, решив, что всем ненавистен, и пытался изо всех сил задевать других настолько же, насколько другие его. Он отказывался принимать основы любой ортодоксии, социальной, религиозной или научной. Ему, разумеется, пришлась бы по вкусу перспектива стать Антихристом. Он не дошел до выпуска, но вот вследствие провала или отказа, это вопрос мнения.

— И теперь он маг? — Спросил Лидиард.

— Он считает себя таковым, — скрупулезно уточнил Таллентайр. — И, судя по всему, предпочитает проводить свои обряды в очень странных местах.

— С очень странными итогами, — добавил Лидиард, хотя ему не понравилось, как взглянул на него Таллетайр, когда он обронил это замечание. И он поспешил продолжить. — А что вы думаете об этом странном сообщении насчет похищенного ребенка и парня, объявившего себя вервольфом?

— Я не могу принимать всерьез самозванных оборотней, — едко произнес Таллентайр. — Если такие мифические звери тихо и мирно жили в Лондоне сотни лет, хотел бы я знать, с чего это они вдруг решили выйти из укрытия. С другой стороны, хотя я не этому склонен верить, человек, вроде Харкендера, способен обратить свою оккультную ученость на какую-либо практическую цель. Разумеется, при условии, что другие достаточно озабочены его делами, считая уместным давать темные и легковесные предупреждения случайным посетителям его дома.

— Мы можем предполагать, что пережитое нами в долине некоторым образом связано с его более ранней экспедицией? — Спросил Лидиард, чувствуя, уж он-то не сомневается в существовании этой связи. Хотя Пол Шепард и не назвал Харкендера по имени, Лидиард был уверен, что это и есть человек тот, которого ему посоветовали остерегаться. И эта личность по имени Калан, чем бы ни объяснялись его зловещие заявления, один из тех, Других, о которых он предупрежден.

— Да, я некоторым образом допускаю известный диапазон возможностей, — заметил Таллентайр.

— И вы готовы включить в число таких возможностей пробуждения некоего дремавшего доныне демонического полубога? — Спросил Лидиард не без резкой иронии.

— Полагаю, что да, — ответил Таллентайр, столь же иронично, но великодушно, — Если не отыщется более простого объяснения. Но, в конечном счете, только в Лондоне мы сможем найти удовлетворительное объяснение всем событиям.

— Вы сами пойдете повидаться с Харкендером, когда мы вернемся в Лондон? — Спросил Лидиард. И был изумлен, когда увидел неприязнь, вновь выразившуюся на лице Таллентайра.

— Может да, а может, и нет, — ответил тот. И его голос наводил на мысль, что «нет» более вероятно, чем «да». — У нас с ним когда-то вышла ссора, и хотя Гилберт предполагает, что Харкендер готов все забыть, не уверен, что это касается и меня. Не нравится мне и тон небольшой лекции, которую цитирует Гилберт, и которая, предположительно, была прочитана в надежде на то, что ее процитируют мне. Вне сомнений, Харкендер счел это забавным. А я нет.

— Велика ли надежда, что мы отыщем ответы на наши вопросы, если не свяжемся каким-либо образом с Харкендером?

— Как я могу ответить? — Отпарировал Таллентайр. — Но он последний человек на свете, от которого я бы ожидал честного ответа. И если он единственный на свете, кто знает правду, то подозреваю, у нас мало надежды, что эта правда когда-нибудь полностью будет раскрыта. Тем не менее, полагаю, что мы должны быть готовы услышать, его разъяснения.

— А не посетить ли мне его одному? — Спросил Лидиард. — Это было бы легче.

Таллентайр снова посмотрел на него с недоумением, как будто предложение выглядело бестактным и вызывающим.

— Похоже, он вел себя отнюдь не великодушно, отвечая на вопросы Фрэнклина, — заметил он, — Хотя Гилберт, как это ему свойственно, простил его за это. Со всем подобающим уважением, Дэвид, думаю, ты слишком вежлив, чтобы пробиться через уклончивость этого человека. Я увижусь с ним сам, если представится возможность.

— А заодно разыщете Мандолру Сулье и лондонских вервольфов?

— Если смогу, — сказал Таллентайр, дав понять, что не очень-то всерьез принимает такую идею. — Если мадам или ее эксцентричного слугу удастся найти, я и действительно с большим удовольствием выслушаю, что они скажут.

Лидиард, вспомнив предостережения, которые не пропустил мимо ушей, подумал, что сам он не сказал бы «С удовольствием». Он как страстно хотел узнать, действительно ли существуют лондонские оборотни, и что они такое: настоящие вервольфы или обычные шарлатаны. Какое могут иметь отношение к загадочному Джейкобу Харкендеру и к не менее загадочному Полу Шепарду?

* * *

Ночью, вероятно из-за того, что его воображение теперь еще мощнее подпитывалось полученными сведениями, Лидиард видел кошмар, более яркий и запоминающийся, чем любой, который посещал его с ночи его первого отчаянного бреда.

Видение началось вполне спокойно, с череды образов. Образы не были ни живыми, ни слишком четкими, просто бесцветными и неопределенными. Большей частью, какие-то высокие здания, видимые с близкого расстояния с уровня улицы, так что их кровли и башни терялись в головокружительной выси мрачного неба. Некоторые он узнал: Новый Вестминстерский дворец, Нотр Дам, купол собора Св. Павла. Другие были фантастичны, составлены воображением из отдельных фрагментов. При всем смешении стилей, такая эклектика не казалась совершенной безвкусицей, в ней было что-то завораживающее. Здесь знакомые шпили Оксфорда сочетались с необычайно безобразными французскими горгульями, турецкими минаретами и московскими маковками, и чем-то еще более чудным, известным ему из книг по искусству. В какой-то миг он эти купола и башни превратились в человеческие ладони, расправленные и сжатые в кулаки, протянутые в тщетной попытке ухватиться за полное звезд небо, и с этой минуты громады домов стали терять твердость и становятся текучими.

От созерцания этих запредельных высот его взгляд переместился на земную горизонталь, к образам улиц, полным людей. Сначала толпы двигались отдельно и были узнаваемы: ночные пташки с Пиккадилли, воскресные наездники из Роу, нищие Каира. Затем толпы и здания стали сливаться и накладываться друг на друга. Как будто его мысленный взор хотел увидеть в этих отдельных толпах Платоновскую Идею Толпы, архетип несравненно большего страха клаустрофобии, чем можно наблюдать в день Дерби [15] на Эпсомскх холмах. Это было огромное людское стадо, бессмысленное, безликое и безголосое, как Вавилонское столпотворение в день, когда Бог смешал языки и наречия.

Лидиард обычно не боялся толп, и вообще не испытывал страха перед большими количествами людей, но в этом кошмаре несметное обилие людских тел казалось пугающим.

Его спящее Я удалилось в ночную пустыню, где не было видно под звездами ничего, кроме камня и песка. Песок плавно струился куда-то вперед, его крошечные частицы искрились, отражая звездный свет, когда песчинки поднимались в тяжелый воздух под действием теплого ветра.