Из-за стола поднялся полковник Зорин.

— Дорогие товарищи, — так начал он, — каждый возраст имеет свою прелесть, как имеет свою прелесть каждое время года. Прелесть вашего возраста в том, что перед вами открываются огромные просторы жизни. Живите, наслаждайтесь жизнью, трудитесь на благо народа, будьте стойкими, честными защитниками нашей великой Родины. А прелесть нашего возраста, — Зорин дружески подмигнул Русанову, сидящему рядом с ним, — в том, что мы в вас видим продолжение себя. Представляете, лет через десять-пятнадцать вы приедете к нам капитанами, майорами, мы в это время уже на пенсии будем, шамкать по-стариковски будем, — сверкнул он молодыми глазами, — верно! верно! — и вспомним мы этот день, нашу совместную жизнь… В памяти останется только самое хорошее. Уверяю вас — неприятности выветрятся, а вот хорошее останется. И возможно, что уже к вам в батальон, которым вы будете командовать, явится молоденький лейтенант служить, и в разговоре упомянет, что окончил N-ское Суворовское училище. «Да ведь и я его кончал!» — воскликнете вы, и этот молоденький лейтенант станет сразу родным.

В девять часов утра следующего дня училище снова выстроилось для прощания с выпускниками. Лучшие суворовцы новой первой роты вынесли знамя на плац. Ветерок ласково перебирал его шелковые складки. Ассистенты с автоматами на груди шли по бокам знаменосца. Он остановился посредине плаца. Умолк оркестр.

Первым отделился от роты выпускников Ковалев. Стройный, сильный подошел к знамени, остановился, сиял пилотку, медленно опустился на колено. Обеими руками поднес к лицу край знамени, прикоснулся к нему пересохшими от волнения губами. В груди замирало:

«Клянусь защищать… до последнего дыхания…» На мгновенье возникло лицо матери таким, каким запомнил его при недавнем прощании: чуть продернутые слезой глаза, были решительны и строги. Такими глазами смотрят матери, отправляя сыновей в бой.

После Ковалева прощался со знаменем Геннадий Пашков. Оторвавшись от алого полотнища, Пашков поднялся с колена, сказал срывающимся от волнения голосом:

— Спасибо нашим учителям, что не жалели сил… Где бы мы ни были, будем верны училищу… Вам никогда не придется краснеть за нас…

И не закончил, дрожащими руками надел пилотку, но быстро справился с волнением, твердым шагом пошел в строй такой же легкой, чуть-чуть вразброс, походкой, как у его отца.

Веденкин стоял на трибуне, рядом с генералом и думал: «Такое прощание оставит в жизни человека неизгладимый след… Хорошо бы всем нашим школам перенять эту традицию».

Среди гостей был художник Михаил Александрович Крылатов. Он пришел прощаться с Андреем Сурковым, которого обучал все эти годы и полюбил, как сына.

Цепким, напряженным взглядом охватывал художник плац, ряды суворовцев, гостей — вбирал в себя всё это. Особенно привлекали внимание художника глаза малышей — влюбленные и немного грустные, когда они обращены к выпускникам, любопытные, жадные, если смотрят на трибуну с гостями, на кинооператоров, суетящихся по зеленому полю, на офицеров, обнимающих своих питомцев. Глаза эти впитывали всё… То расширялись, когда любимый Андрюша получал золотую медаль, принимал военную присягу, то хитро суживались, если надо было пробраться поближе к машине с радиоустановкой… И здесь же, позади строя, у трибун, робко жалась еще не переодетая в форму суворовцев только что принятая в училище «гражданская» мелюзга. Еще держались «новички» за руки мам, мечтательно поглядывали на белые перчатки суворовцев и с любопытством вытягивали шеи, подсчитывая награды у офицеров на груди.

К новичкам подошел офицер, сказал негромко, торжественно, глазами указывая на знамя:

— Берегите его честь!

Выпускники, стоя у трибуны, принимают последний парад: суворовцев в честь отъезжающих. Рота за ротой, проходят перед ними товарищи.

… Но время уезжать на вокзал. Машины ждут. Трудно оторваться от друзей, хочется еще и еще раз поцеловать воспитателя, пожать руку генералу, обнять Зорина.

Русанов, стараясь скрыть волнение, достает портсигар. Но и он напоминает о расставании. На крышке портсигара — вчерашнего подарка выпускников — надпись: «Отцу-командиру…» Русанов извлекает платок и подозрительно долго трет им глаз.

Неподалеку седой художник, кажущийся маленьким рядом с Андреем, говорит ему что-то тихо. До Русанова доносятся только слова: «трудолюбие… скромность…»

Владимир крепко прижимает к себе Артема:

— Так не забудь, друг… Мой карабин № 1076. Когда в первой роте будешь — возьми его.

Артем, не стесняясь, обнимает за шею Володю, смотрит на него синими, заплаканными глазами.

Ковалев, отойдя в сторону, говорит негромко секретарю комсомольской организации второй роты Леониду Руденко:

— Самое важное, Леня, поддерживать дружбу с малышами… На этом у вас все должно строиться.

— Я понимаю, — сдвигает брови Руденко, — мы кое-что уже наметили, я потом тебе напишу…

Подходят прощаться Тутукин, Веденкин, Беседа, Белов.

Женщины — кухонные работницы, жены учителей, прачки — суют в руки отъезжающим свертки с лакомствами: кто-то притащил охапку цветов.

Библиотекарь Мария Семеновна говорит Геннадию в десятый раз:

— Смотри ж, пиши…

Не то Авилкин, не то Самсонов убедительно заверяет Гербова:

— Сёма, вот посмотришь, мы будем, как ты… Вот посмотришь.

— Ну, в добрый путь! — машет генерал рукой ребятам, уже взобравшимся в кузовы машин вместе с Бокановым и другими провожающими до вокзала офицерами.

— В добрый путь! — повторяет и Зорин. Облачко печаль проплывает в его глазах. — Значит, договорились, — напоминает он, — в каждую годовщину нашего училища, где бы вы ни были, приезжайте на денек. Отчитаться за год… Кто не сможет — извещает телеграммой.

Загудели, двинулись машины.

Положив руки друг другу на плечи, уезжающие молчаливо прощались. Оставляли дом, отрочество, семью…

…Вечером, впереди лагерной линейки, лицом к полю, слегка подернутому синеватой дымкой, выстроился суточный наряд. Замерли в строю Авилкин, Мамуашвили, Каменюка… Капитан Беседа проверял знание обязанностей наряда.

… А жизнь шла вперед и увлекала за собой. Зорин вечерами писал работу для академии — «Опыт партийного руководства комсомольцами-суворовцами»; сдал кандидатский минимум Семен Герасимович; пришло письмо из Москвы генералу о том, что его военно-педагогический учебник принят к печати; уезжал на курсы повышения квалификации Тутукин; заканчивал повесть о Святославе Игоревиче Веденкин; пришло утверждение Боканова в должности командира младшей роты.

Жизнь шла вперед в труде, борьбе, поисках — и в этом была ее прелесть.