— Сапоги, пожалуйста, покрепче сделайте, как у нашего командира роты…

По-мальчишески радовались синему галифе, зеленой суконной, ладно сидящей гимнастерке, с большими карманами и особенно — сдвинутой набекрень пилотке, которая делала похожим на летчика.

Подполковник Русанов устроил смотр выпускников, одетых в курсантскую форму. Потом эту форму спрятал — до лета, до тех пор, когда будут сданы все экзамены. А их одиннадцать. И сдашь ли? Ведь закон такой: на первом же экзамене по литературе напишешь на двойку — и не допустят к испытаниям по другим предметам, отчислят рядовым в линейную часть. Через год держи экзамены снова. Нет, уж лучше теперь сидеть до часа, до двух ночи. И они сидели.

На собрании сами решили проводить товарищеские диктанты, помогать друг другу составлять «личные планы» на каждую неделю; по вторникам — весь день, а в остальные дни в обеденный час — изъясняться только по-английски. Все отделение Боканова довольно свободно говорило по-английски. Сказались: и хорошая постановка преподавания, и то, что Сергей Павлович знал этот язык, и устройство вечеров иностранного языка, выпуск специальных газет.

Чтобы заинтересовать ребят, учительница Нина Осиповна привезла даже с собой в лагерь пишущую машинку с латинским шрифтом, обучала печатать на ней: «В жизни все может пригодиться», — многозначительно улыбалась она. Очередь желающих выстраивалась вокруг счастливца, отстукивающего одним пальцем по клавишам.

Ковалев взялся помогать Гербову и Братушкину по алгебре, Сурков составлял «минированные» диктанты для Снопкова.

В редкие свободные минуты, чаще всего поздно ночью, перед сном, вспыхивали споры: в какой род войск идти?

Владимир горячо отстаивал пехоту:

— Общевойсковой командир должен быть всесторонне развитым, чтобы овладеть сталинским искусством побеждать…

Семен рассудительно доказывает:

— Без артиллерии мы не выиграли бы войну…

Савва мечтал попасть в автомобильное училище. Многие предприняли уже «дальнюю разведку»: послали запросы в офицерские училища, получили оттуда письма. Думали не о том, что выгоднее, а о том, где смогут принести больше пользы. Спорам не было конца… и они как-то приподнимали, волновали ожиданием желанного завтра.

Все вокруг напоминает о приближении решающих дней: заголовки в ротной газете, выступление по радио Гербова «Как мы готовимся к экзаменам», «Доска почета» в читальном зале с фотографиями отличников.

Очень важно было взять как следует старт. И офицеры старались поддержать это стремительное движение к выпуску: рассказывали о том, как сами когда-то готовились к экзаменам, устраивали встречи с выпускниками школ и студентами вузов, подбадривали робких и неуверенных: «Напряги силы, все будет хорошо».

В небольшой комнате офицерского отдыха комсомольское бюро по совету полковника Белова созвало «слет передовиков учебы». Было уютно, весело и просто. Пили чай, ели торт с надписью «Отличникам первой роты», слушали патефон. Потом начали делиться опытом подготовки к экзаменам.

Андрей Сурков, немного похудевший в последние месяцы, возмужавший, страстно мечтающий о поступлении в художественный институт, говорил баском:

— Думаю: половина успеха — в правильной организации труда… Я, например, сначала готовлю легкие предметы, стараюсь перемежать науки точные с гуманитарными. После напряженной умственной работы физкультурой сбрасываю усталость…

Присутствие Пашкова несколько нарушает общий дружеский тон беседы. Вопрос о том, приглашать ли его на слет, вызвал ожесточенные споры. На днях предстоял разбор его «персонального дела» на комсомольском собрании, и самые непримиримые члены бюро категорически возражали против его присутствия на слете. «Мы с ним встретимся в другой обстановке» — многозначительно обещали они. Другие же считали, что раз у Геннадия только четверки и пятерки — значит, он вправе быть здесь. И так как Боканов тоже поддержал это мнение, Геннадия пригласили.

Он пришел хмурый, замкнутый, весь вечер нервно постукивал чайной ложечкой о стол, не поднимал глаз от скатерти. Соседи отодвинулись от него, и создалось впечатление, что он сидит отдельно, на отшибе, исполняя какую-то мучительную, но необходимую ему самому обязанность.

Боканову очень хотелось хоть словом поддержать и приблизить его, но он знал, что сейчас это неуместно и может только повредить. Историк майор Веденкин сделал было такую попытку и сразу раскаялся в ней. Обращаясь к Геннадию, он спросил:

— А почему у вас, при ваших способностях, так мало пятерок?

Гербов, опередив Геннадия, резко, словно нанося удар, сказал:

— Боится подорвать драгоценное здоровье! Регулярно спит после обеда. Видите — у него уже второй подбородок намечается.

Пашков, еще более помрачнев, ответил казенно-невыразительно:

— Я точно выполняю распорядок дня, и у меня не хватает времени на овладение материалом-максимум. Полагаю, я отметка четыре — не плохая…

Гербов непримиримо перебил его:

— Первая рота должна быть ведущей, как направляющий в строю! — Он посмотрел в упор на Пашкова, явно задирая его, — а у тебя хвостистские настроения… И здесь тоже ты о себе только думаешь!..

Потом о Пашкове словно забыли, — перестали его замечать, обращаться к нему, — и дружное веселье заплескалось остротами, смехом, песнями. В ту минуту, когда Виктор Николаевич запел:

а хор подхватил напев, в комнату вошел, слегка прихрамывая, генерал Полуэктов.

Все радостно вскочили, задвигали стульями, каждому хотелось, чтобы генерал сел рядом с ним.

— Это хорошо, что на сердце легко, — приветливо произнес Полуэктов, усаживаясь рядом с Ковалевым и слегка притрагиваясь к коротко подстриженным темным усам, — а вы все же почаще «Винтовочку» пойте — так-то вернее будет. А? В газетах-то читаете о новых претендентах на мировое господство? Нам с вами про винтовочку пуще всего следует помнить.

Он обвел всех пытливыми, зоркими глазами и, оставшись доволен тем, что увидел, усаживаясь, сказал негромко, подчеркивая окончания фраз:

— Вы первые выпускники в истории суворовских училищ. От вас, будущих офицеров нашей армии мировой славы, любимой всеми народами, разгромившей «непобедимые» гитлеровские полчища — очень многого ждут и многое потребуют. Вы вступили в решающий год учебы, и сила воли каждого определится тем, как он закончит училище…

Генерал посидел еще немного и ушел, — видно, не желая стеснять своим присутствием собравшихся. Снова поднялся веселый шум. Разговор завязался о силе воли, — может быть, потому, что о ней сейчас упомянул начальник училища, а, возможно, вспомнили: на днях, получив учебник психологии, в конце его, опережая курс, прочитали о воспитании воли.

— У вас большая сила воли? — невинным голосом спросил Семен у Боканова, с которым сидел рядом.

Сергей Павлович помедлил с ответом, потер ладонью щеку:

— Да как сказать?.. На такой вопрос ответить трудно…

— Ну, а вообще-то, у вас есть сила воли? — не унимался Гербов.

— Конечно… — даже немного обиделся капитан.

— А Вы курить могли бы бросить? — озадачил Семен воспитателя неожиданным вопросом.

Шум умолк. Все с любопытством стали прислушиваться к разговору.

«Вот ведь привязался!» — подумал Сергей Павлович, но твердо ответил:

— Конечно, мог бы, а вы могли бы? — желая переключить внимание слушающих на Семена, спросил воспитатель.

— Мог бы, — качнул тяжелым подбородком Гербов.

— Ну, так бросьте, если есть сила воли! — уличающе воскликнул капитан и довольно потер свою щеку — все же отбил атаку.

— И брошу… если вы бросите, — неожиданно для самого себя выпалил Гербов.

Возникший было шумок восхищения тотчас стих — боялись упустить слово из этого поединка.

Боканов почувствовал, что отступать ему некуда и решил: если уж продавать свои права курильщика, так подороже, а, может быть, и по такой несходной цене, на которую не согласятся.