— Ну, — сказал он грубо, хватая маклера за пояс, — нечего хныкать и жаловаться. И не воображай, пожалуйста, что ты такая уж находка. Я был уверен, что поймаю тебя. Минутой позже, минутой раньше — не все ли равно!

— Не это меня огорчает, ваша милость, — захныкала несчастная жертва, дергая от боли головой, — а то, что я попался, как дурак, на такую пустяковую приманку. Что обо мне скажут там, внизу? Упустить то, что покрупнее, и попасться на такую дешевку, — прибавил он со стоном, глядя на муху, которую Черт заботливо расправлял, — вот это самое — простите, ваша милость! — это меня и доконало!

— Да, — сказал Черт философически, — сколько мне ни попадалось, все твердят одно и то же; ты лучше скажи, с чего это вы стали так разборчивы. Вот одна из самых ходких моих приманок: доллар — зеленая спинка, — продолжал он, доставая из саквояжа изумрудного цвета насекомое. — Всегда считалось, что во время выборов она действует как нельзя верней, а теперь на нее ни разу не клюнуло. Быть может, вы с вашим проницательным умом, в котором не усомнится никто, вопреки этой маленькой неприятности, — прибавил Черт с изящным поклоном, вновь обретая свойственную ему учтивость, — объясните мне причину или предложите что-нибудь взамен.

Маклер с пренебрежительной улыбкой взглянул на содержимое саквояжа.

— Стара штука, ваша милость, все это давным-давно вышло из моды. Однако, — прибавил он, несколько оживляясь, — за известное вознаграждение я мог бы предложить кое-что — гм! — взамен этого хлама. Обещайте мне, — продолжал он деловито, — небольшой процент и кое-что наличными, и я к вашим услугам.

— Какие же ваши условия? — сказал Черт серьезно.

— Свобода и известный процент со всего, что вы поймаете, — и по рукам!

Черт задумчиво поглаживал хвост. Он был уверен, что маклер от него не уйдет, — риск был невелик.

— По рукам! — сказал он.

— Погодите минутку, — сказал хитрый маклер. — Это еще не все. Дайте мне вашу удочку и позвольте мне самому наживлять крючок. Это нужно делать умеючи. Даже и с таким опытом, как у вашей милости, можно ошибиться. Оставьте меня одного на полчаса, и если мои успехи вас не удовлетворят, я теряю свой капитал, то есть свободу.

Черт согласился на просьбу маклера и, отвесив ему поклон, исчез. Грациозно спустившись на Монтгомери-стрит, он завернул в магазин готового платья Мид и К^о и, одевшись с головы до ног по моде, вышел оттуда, намереваясь весело провести время. Решившись забыть на время о своей профессии, он вмешался в поток человеческой жизни и со свойственной его натуре способностью веселиться без удержу развлекался этой суетой, толкотней и лихорадочной спешкой, находя в ней чисто эстетическое наслаждение, не омрачаемое деловыми заботами.

Что он делал в тот вечер, к рассказу не относится. Возвратимся к маклеру, которого мы оставили на крыше.

Уверившись, что Черт исчез, он осторожно вытянул из бокового кармана листок бумаги и нацепил его на крючок. Не успела удочка коснуться уличного потока, как маклер почувствовал, что у него клюет. Крючок был проглочен. Быстро вытащить жертву, снять ее с крючка и снова закинуть удочку было делом одной минуты. Опять клюнуло, и с тем же результатом. Клюнуло еще раз. И еще. Через несколько минут крыша была завалена трепещущими жертвами. Маклер и сам видел, что многие из них были его близкие друзья, а некоторые частенько посещали здание, на крыше которого очутились теперь в таком жалком положении. В том, что маклер ощущал немалое удовольствие, будучи орудием погибели своих коллег, не усомнится никто, мало-мальски знакомый с человеческой природой. Но тут удочку так дернуло, что маклеру пришлось пустить в ход всю свою силу и сноровку. Волшебная удочка сгибалась, словно хлыстик. Маклер держал ее, крепко упираясь ногами в зубцы карниза. Не раз удилище готово было вырваться у него из рук, но он снова и снова принимался вытаскивать туго натянутую лесу. Наконец, напрягая последние силы, он дотянул до крыши барахтавшуюся добычу. Словно вся преисподняя взвыла разом, когда маклер наконец вытянул к своим ногам самого Черта!

Они злобно уставились друг на друга. Маклер, должно быть, еще помнил, как неделикатно с ним обошлись, и не торопился вынуть крючок из челюсти своего врага. Покончив с крючком, маклер вежливо спросил Черта, доволен ли он. Сей джентльмен был погружен в созерцание приманки, которую только что вынул изо рта.

— Доволен и прощаю тебя, — сказал он в конце концов, — но как эта штука называется у вас на земле?

— Нагнитесь поближе, — ответил маклер, застегивая сюртук и собираясь откланяться. Черт подставил ухо.

— Это называется «спекуляция»!

Перевод Н. Дарузес

В одну прекрасную новогоднюю ночь лет сорок тому назад падре Вицентио, возвращаясь домой из миссии Долорес, медленно ехал по песчаному склону холма. Когда он взобрался на гребень холма над Миссионерской лощиной, его сияющую широкую физиономию можно было вполне перепутать с благосклонным ликом луны, восходящей над холмами: столь безмятежна была его улыбка и столь расплывчаты были его черты. Падре Вицентио был человек известный; его богослужения в миссии Сан-Хосе славились потоками истового красноречия и елея; его обожали простодушные туземцы, и влияние его личности на них было столь сильным, что даже дети их, как поговаривали, чудесным образом обретали внешнее сходство с ним.

Когда святой отец достиг самого пустынного отрезка дороги, он непроизвольно пришпорил своего мула, словно желая несколько ускорить торжественную поступь, которую послушное животное, сообразуясь с повадками хозяина, приобрело за долгую службу. Места эти пользовались дурной славой, в окрестностях городка не раз видели беглых матросов с китобойных судов, а в зарослях низкого дубняка, подступавших к самой дороге, вполне мог прятаться какой-нибудь отчаянный бродяга. Поговаривали также, что, кроме этих вполне материальных опасностей, сам дьявол, враждебность которого церкви хорошо известна, являлся по временам в округе в обличье призрака некоего китобоя, нашедшего смерть во время веселой попойки от руки своего товарища, поскольку в руке этой был зажат китобойный гарпун. Многим приходилось видеть, как призрак этого несчастного моряка сидит на холме в сгущающихся сумерках, вооруженный излюбленным орудием китобоев и бухтой линя, и поглядывает, не идет ли по дороге какой-нибудь запоздалый путник, на котором он мог бы продемонстрировать свое мастерство. Рассказывали, что добрый отец Хосе-Мария из миссии Долорес дважды подвергался нападениям этого призрачного охотника — в первый раз, когда на возвратном пути из Сан-Франциско святой отец, задыхаясь от тяжелого подъема, достиг вершины холма, его вдруг оглушил вопль: «Кит на горизонте!», — и гарпун, просвистев, вонзился в песок рядом с ним; а в другой раз гибель едва не настигла его, ибо дьявольский гарпун пронзил его серапе и с торжеством уволок на гору. Мнения относительно причин того особого внимания, которое дьявол оказывал отцу Хосе, резко разделились: одни говорили, что исключительное благочестие отца Хосе возбудило враждебность к нему нечистого, другие утверждали, что просто его склонность к ожирению сделала его в глазах китобоя-профессионала особо выгодной добычей.

Но даже если бы это привидение падре Вицентио счел возможным презреть как еретическую выдумку, все равно оставался еще демонический пастух-вакеро Консепсьон, чья ужасная риата была не менее грозной, чем гарпун китобоя. Рассказывают, что этот Консепсьон еще в бытность свою живым человеком, когда он был знаменитым пастухом и укротителем мустангов, погнался однажды за дьяволом, принявшим обличье быстроногого пегого жеребчика, и проскакал от Сан-Луиса-Обиспо до самого Сан-Франциско; он поклялся, что не прекратит погони, покуда не настигнет нечистого в образе лошади. Дьявол разрушил его планы, приняв свое собственное обличье, но не освободил несчастного вакеро от столь опрометчиво данной клятвы. По сию пору рыщет Консепсьон по побережью на своем призрачном коне и коротает долгие, унылые ночи этой вечной бесплодной погони, набрасывая лассо на случайных спутников и волоча их за своим необъезженным мустангом, а потом их находят полузадушенными где-нибудь у обочины.