Так они сидели, никем не тревожимые; над головой у них постукивали дятлы, снизу доносились звонкие голоса детей. О чем они говорили, не имеет значения. О чем они думали, возможно, не лишено было интереса, но осталось неизвестным. Дятлы узнали только, что мисс Мэри — сирота, что она покинула дом своего дяди и приехала в Калифорнию ради поправки здоровья и самостоятельного заработка, что Сэнди — тоже сирота, что он приехал в Калифорнию ради приключений, что он вел рассеянную жизнь, а теперь хочет исправиться, и прочее в том же роде, что, с точки зрения дятлов, должно было показаться сущими пустяками, на которые не стоит тратить время. В этих пустяках прошел весь день, а когда дети собрались снова вместе и Сэнди с понятной для мисс Мэри деликатностью тихо простился с ними на окраине поселка, этот день показался ей самым коротким в ее нелегкой жизни.

Долгое сухое лето подходило к концу, и учебный сезон в Красном Ущелье тоже кончался. Через день мисс Мэри должна была уехать, и Красное Ущелье прощалось с ней по меньшей мере на всю зиму. Она сидела одна в школе, облокотясь о стол, и, полузакрыв глаза, предавалась мечтам: в последнее время она обнаруживала склонность к такому времяпрепровождению, боюсь, даже в ущерб школьной дисциплине. На коленях у нее лежали грудой мох, папоротники и другие лесные сувениры. Она была так занята ими и собственными мыслями, что не расслышала тихого стука в дверь, а может быть, в задумчивости приняла его за отдаленный стук дятла. Когда наконец стук раздался более явственно, она вскочила, вся раскрасневшись, и открыла дверь. На пороге стояла женщина, смелый и даже вызывающий костюм которой странно противоречил ее робким и нерешительным манерам.

Мисс Мэри с первого взгляда узнала сомнительную мамашу своего бесфамильного ученика. Обманулась ли она в своих ожиданиях, или в ней заговорила щепетильность, но, холодно приглашая гостью войти, она бессознательно оправила воротнички и рукавчики и подобрала свои целомудренные юбки. Быть может, поэтому растерявшаяся гостья после минутного колебания оставила свой пышный зонтик за дверью раскрытым, воткнув его в пыль, и уселась на дальнем конце длинной скамьи. Она начала хриплым голосом:

— Мне сказали, будто вы завтра уезжаете во Фриско, и я не могла допустить, что вы уедете, а я не поблагодарю вас за вашу доброту к моему Томми.

— Томми — хороший мальчик и заслуживает гораздо большего, чем то внимание, которое я могла уделить ему, — сказала мисс Мэри.

— Премного благодарна вам, мисс! — воскликнула гостья, радостно вспыхивая даже сквозь слой румян, носивших в Красном Ущелье шутливое наименование «военной раскраски», и пытаясь в своем волнении придвинуть длинную скамью поближе к учительнице. — Премного благодарна вам за это, мисс! И хоть я ему мать, а все-таки скажу, что нет мальчика милее, послушнее и добрее моего. Может, мои слова немногого стоят, а все-таки нет учительницы лучше и добрей вас и с таким ангельским характером.

Мисс Мэри, которая чопорно сидела за своим столом, прислонивши линейку к плечу, широко раскрыла серые глаза, но ничего не сказала.

— Не годится таким, как я, хвалить вас, это я знаю, — продолжала гостья торопливо. — Не годилось мне и приходить сюда средь бела дня, а только я пришла с просьбой не за себя, мисс, нет, а за моего милого мальчика.

Поощренная взглядом молоденькой учительницы, она сложила руки в сиреневых перчатках и, зажав их между колен, продолжала, понизив голос:

— Видите ли, мисс, у мальчика нет родных, кроме меня, а я не гожусь его воспитывать. В прошлом году я было думала отвезти его учиться во Фриско, а когда сказали, что сюда приедет учительница, я решила подождать, и как только я вас увидела, то поняла, что все будет хорошо, что мальчик может пожить со мной еще немножко. Ах, мисс, он вас так любит, если б вы только слышали, как он о вас говорит, у него это хорошо выходит, и если бы он сам вас попросил о том, о чем хочу попросить я, вы бы ему не отказали. Не удивительно, — продолжала она быстро, и в голосе ее странным образом сочетались гордость и смирение, — не удивительно, что он к вам так привязался, мисс, ведь отец его, когда я с ним познакомилась, был джентльмен, и мальчику рано ли, поздно ли, а придется меня забыть, об этом я уж и не горюю. Ведь я пришла просить вас, чтобы вы взяли моего Томми — лучше и добрей мальчика не сыщешь, бог его благослови, — чтоб вы взяли его… взяли с собой.

Она встала со скамьи, схватила руку девушки и упала на колени.

— Денег у меня много, и я все отдам вам и мальчику. Поместите его в хорошую школу, где вам можно будет его навещать, и помогите ему забыть… забыть меня. Сделайте из него что хотите. Что бы вы с ним ни сделали, все будет лучше того, чему он может научиться от меня. Только увезите его от этой дурной жизни, от этого жестокого поселка, от стыда и позора в родном доме. Я знаю, вы увезете его, правда? Да, да, вы не можете, не должны отказывать мне! Вы воспитаете его таким же чистым и нежным, как вы сами, а когда он вырастет, пусть узнает от вас имя отца — много лет я не называла этого имени — имя Александра Мортона, которого здесь зовут Сэнди! Мисс Мэри! Не отнимайте вашей руки! Мисс Мэри, отвечайте же! Вы возьмете моего мальчика? Не отворачивайтесь от меня. Я знаю, не годится вам глядеть на таких, как я. Мисс Мэри! Боже, смилуйся надо мной! Она уходит!

Мисс Мэри встала и в надвигающихся сумерках подошла к открытому окну. Она стояла, опираясь на подоконник, устремив глаза на последние отблески заката, угасавшие на западе. Они все еще горели на ее чистом молодом лбу, на белом воротничке, на крепко стиснутых белых руках, но мало-помалу угасали. Просительница, все еще не вставая с колен, подползла ближе к ней.

— Я знаю, вам нужно подумать. Я буду ждать здесь всю ночь, я не могу уйти, пока вы мне не ответите. Не отказывайте мне сейчас! Вы не откажете, я вижу по вашему доброму лицу, такое лицо мне приснилось когда-то во сне. Я вижу по вашим глазам, мисс Мэри! Вы возьмете моего мальчика!

Последний красный луч скользнул выше, засиял в глазах мисс Мэри, дрогнул, побледнел и угас. Солнце село за Красным Ущельем. В тишине сумерек зазвучал нежный голос мисс Мэри:

— Я беру мальчика. Приведите его сегодня вечером.

Счастливая мать поднесла к губам край ее одежды. Она погрузила бы свое разгоряченное лицо в складки этой одежды, если бы посмела. Она поднялась с колен.

— А… этот человек… знает о ваших планах? — спросила вдруг мисс Мэри.

— Нет, да и какое ему дело? Он даже в лицо не знает мальчика.

— Ступайте к нему сейчас же, сегодня же, сию минуту! Скажите ему, что вы сделали. Скажите, что я беру его ребенка и что он не должен больше видеться… с сыном. Он не должен бывать там, где живет ребенок; куда бы я его ни увезла, он не смеет за ним ехать! Вот, а теперь идите, пожалуйста. Я устала… и у меня еще много дел!

Они вместе подошли к дверям. На пороге женщина обернулась.

— Спокойной ночи.

Она хотела упасть к ногам мисс Мэри. Но в ту же минуту молодая девушка протянула руки, на одно короткое мгновение прижала грешницу к своей чистой груди, потом захлопнула и заперла за ней дверь.

На следующее утро Билл-сквернослов садился на козлы дилижанса с непривычным для него чувством величайшей ответственности: среди его пассажиров была учительница. Сворачивая на большую дорогу, он вдруг остановил лошадей, повинуясь приятному голосу, раздавшемуся из дилижанса, и почтительно ждал, пока Томми соскочит по приказу мисс Мэри.

— Не с этого куста, Томми, рядом.

Томми выхватил новый карманный ножик и, срезав ветку с невысокого куста азалии, вернулся с нею к мисс Мэри.

— Теперь все в порядке?

— Все в порядке.

И дверца дилижанса захлопнулась, положив конец идиллии Красного Ущелья.

Перевод Н. Дарузес

По сдержанному тону разговора и по тому, что из окон уингдэмского дилижанса не шел сигарный дым и не торчали подошвы сапог, было ясно, что среди пассажиров находится женщина. Зеваки на станциях подолгу застаивались перед окнами дилижанса, и их старания наскоро поправить воротничок и шляпу указывали на то, что пассажирка хороша собой. Все это мистер Джек Гемлин, восседавший на козлах рядом с кучером, отметил философски-цинической усмешкой. Не то чтобы он презирал женщин, но он не мог не видеть обманчивости их очарования, зов которого иногда отвлекает человечество от равно ненадежных прелестей покера; заметим кстати, что мистера Гемлина можно было считать олицетворением этой игры.