Поэтому падре Вицентио внимательно вслушивался, не загремят ли вдали копыта страшного скакуна. Однако ничья поступь не нарушала тишину ночи, и даже копыта его собственного мула беззвучно увязали в песке. По временам заяц шарахался в сторону или перепелка взлетала с дороги, скрываясь в кустах. Печальный крик зуйка доносился с соседнего болота так тихо и прерывисто, что казался скорее воспоминанием о чем-то минувшем, чем отзвуком настоящего. И тут еще в довершение неприятностей по холмам пополз обычный для этих мест густой туман с моря и начал обволакивать священника. Пытаясь уклониться от его холодных объятий, падре Вицентио по неосторожности вогнал грубые шпоры в бока своего мула в ту самую минуту, когда животное это стало в нерешительности переминаться с ноги на ногу у края уступа. Возмутилось ли бедное животное этой новой выходкой хозяина или оно уже раньше предавалось невеселым мыслям о том, как тяжка доля аббатоносца, — выяснить не удалось; известно только, что мул вдруг взбрыкнул копытами, перекинув через голову достойного священнослужителя, а завершив это деяние, хладнокровно опустился на колени и кувыркнулся вслед за седоком.
Все дальше и дальше катился падре, а за ним и его неверный мул. К счастью, ложбина, в которую скатилась эта пара, была просто песчаной ямой, и песок, осев под их тяжестью, наполовину засыпал их, не причинив им, впрочем, никакого вреда. Несколько мгновений бедняга священник лежал недвижно, тщетно пытаясь собрать воедино свои разбросанные падением мысли. Вдруг чья-то рука непочтительно схватила его за ворот и, грубо тряхнув, помогла прийти в чувство. С трудом утвердившись наконец на ногах, падре обнаружил, что стоит лицом к лицу с незнакомцем.
В дымке заволакивавшего его тумана и в обстановке, которую вряд ли можно было назвать благоприятной, незнакомец являл собой фигуру неизъяснимо таинственную и похож был скорее всего на разбойника. Его длинный морской плащ опускался до пят, а поля его шляпы скрывали черты лица, и лишь глаза его сверкали в темных глазницах. С глубоким стоном падре выскользнул из цепких рук незнакомца и снова опустился на мягкий песок.
— Черт подери! — сказал незнакомец сердито. — Да что, в этой жирной туше костей осталось не больше, чем в медузе, что ли? А ну, дай мне руку! Ра-зом взяли! — И он снова вытянул священника в вертикальное положение. — Ну, а теперь кто ты такой?
Падре невольно подумалось, что это ему пристало бы первым задать подобный вопрос; однако с какой-то странной смесью гордости и страха он начал перечислять свои разнообразные титулы, которые отнюдь не были ни короткими, ни малочисленными и сами по себе вполне могли бы внушить почтительный ужас простому смертному. Однако незнакомец весьма невежливо прервал это церемонное представление, заявив, что именно священника он и разыскивает, и предложил падре немедленно следовать за ним, ибо некое лицо, находящееся у порога смерти, испытывает нужду в духовном утешении.
— Подумать только, — сказал незнакомец, — споткнулся как раз о того, кого искал! Клянусь Бахусом! Вот это удача! А ну поторапливайся за мной, а то у нас времени нет!
И, как бывает с людьми уступчивыми, решительный и властный тон незнакомца совершенно подавил все сомнения, какие могли возникнуть при этом у доброго падре. К тому же он не смел отказать в духовном утешении умирающему; впрочем, дело было не только в этом; просьба эта несколько рассеяла суеверный страх, который уже начал внушать ему таинственный незнакомец. Однако, последовав за ним на почтительном расстоянии, падре не мог не отметить, похолодев от ужаса, что шаги незнакомца не оставляют следов на песке и что фигура его по временам словно бы растворяется, исчезая, в тумане, так что святому отцу приходилось останавливаться, ожидая, пока незнакомец не возникнет снова. Во время одной из таких остановок падре услышал, как вдали прозвонил колокол миссии, возвещавший полночь. И едва последний удар колокола замер вдали, перезвон этот подхватило и повторило множество колоколов, больших и маленьких, и воздух зазвенел от боя часов и курантов на многочисленных колокольнях. Старый священник испуганно вскрикнул, и тогда незнакомец сердито спросил его, в чем дело.
— Колокола! Разве ты не слышал их звона? — задыхаясь, спросил падре Вицентио.
— Тьфу ты! — сказал незнакомец. — У тебя от этого падения и не такие склянки в ушах зазвенеть могут. Пошли!
Падре был даже рад принять объяснение, данное ему столь непочтительным образом. Однако ему было суждено стать свидетелем еще одного удивительного явления.
Когда они достигли вершины возвышенности, именуемой сейчас Русским холмом, у отца Вицентио снова вырвался изумленный возглас. Незнакомец обернулся к нему с нетерпеливым жестом, однако падре даже не замечал его сейчас. Зрелище, поразившее его взор, могло бы целиком завладеть вниманием и более впечатлительного человека, чем он. Туман еще не достиг подножия холма, и оттого видно было, что долины и склоны холмов у побережья усеяны сверкающими огнями большого города.
— Гляди! — воскликнул падре, простирая руку над раскинувшимися внизу долинами. — Гляди, разве ты не видишь прекрасных площадей и сверкающих огнями проспектов могучего столичного города? Разве ты не видишь, что там, внизу, точно еще одно звездное небо?
— Кончай травить, почтенный отец, и брось эти глупости, — сказал незнакомец, таща за собой ошеломленного священника. — Может, это звезды, которые вышибло из твоей пустой башки, когда ты упал. Будь другом, кончай поскорей со всеми этими видениями да сказками, а то время не терпит.
Падре, не говоря больше ни слова, покорно поплелся вслед своему провожатому. Он спускался теперь за незнакомцем по северному склону холма и в скором времени услышал шум прибоя, и вот они уже ступили на более плотный песок побережья. Незнакомец вдруг остановился, и падре увидел совсем рядом приготовленную для них лодку. Повинуясь приказу своего провожатого, падре вступил на корму лодки и, приглядевшись, заметил, что гребцы в лодке какой-то зыбкой бестелесностью неуловимо напоминают его провожатого; сходство это произвело на него еще более удручающее впечатление, когда падре обнаружил, что весла их, опускаясь на воду, не производят никаких звуков. Незнакомец, сев на руль, бесшумно правил, а между тем туман, стлавшийся над морем и смыкавшийся вокруг лодки, словно бы отгородил их глухой стеной от грубых шумов окружающего мира. Они все дальше продвигались в эту сокровенную область, и падре напряженно вслушивался, желая уловить скрежет блоков и скрип снастей, однако ни звука не прорывалось сквозь плотную пелену безмолвия среди теплого дыхания клубящегося тумана. И только одно происшествие нарушило монотонность этого загадочного плавания. Одноглазый гребец, сидевший перед священником, поймав на себе взгляд этого набожного мужа, немедля ответил на него столь страшной улыбкой и подмигнул единственным своим глазом с такой сатанинской многозначительностью, что падре не удержался от благочестивого восклицания, отчего этот морской Коклес[45] завязил весло и повалился навзничь, высоко вскинув ноги и стукнувшись головой о дно лодки. Однако даже это происшествие не нарушило мрачной серьезности остальных членов ужасной команды.
Когда, по наблюдению падре, прошло около десяти минут, над носом их лодки вдруг проступили высокие очертания корабля. Не успел еще предостерегающий крик сорваться с губ священника и сам он не успел еще приготовиться к неизбежному столкновению, как лодка мягко и бесшумно прошла через дощатый корабельный борт, и святой отец обнаружил, что стоит на жилой палубе какого-то судна, напоминавшего старинную каравеллу. И шлюпка и команда ее исчезли. Остался только таинственный провожатый. При свете раскачивавшегося фонаря падре увидел, что он стоит возле висячей матросской койки, на которой, должно быть, и лежал тот умирающий, по чьему вызову падре был доставлен сюда столь таинственным способом. И когда падре, повинуясь знаку своего провожатого, подошел к ложу страдальца, тот с трудом поднял веки, а затем обратился к нему:
