Она бросила на него быстрый колючий взгляд.

– Тут жуки, которые кусаются. И солнце, которое сбивает вас с ног, и жара с болот, – предостерегла она. – На кладбище полно людей, которые думали, что виргинское солнце еще не высоко и что вода достаточно хороша для питья.

Больше она ничего не сказала и повела Джея к дому судьи – мимо форта, где скучающие солдаты свистели и кричали ей вслед, потом все дальше от реки, по грязной проселочной дороге, пока не остановилась перед домом. Он был роскошным по меркам Виргинии, но считался бы коттеджем йомена в Англии.

– Дом господина Джозефа, – коротко сказала женщина, повернулась и оставила его стоять перед грубой деревянной входной дверью.

Джей постучал и, услышав голос, пригласивший войти, открыл дверь.

Дом был поделен на две половины. Самая большая комната, куда вошел Джей, служила кухней и столовой. Отдельной приемной не было. В дальней части находилась лестница, ведущая в спальни наверху. Легкая деревянная перегородка – едва ли можно было назвать ее стеной – отделяла хозяйскую спальню на первом этаже от остальной части дома. Сам господин Джозеф сидел за грубо сколоченным столом в гостиной и что-то писал в толстой тетради.

– Вы кто?

– Джон Традескант из Англии, – сказал Джей и протянул записку от губернатора.

Господин Джозеф быстро прочитал ее.

– У меня нет для вас проводника из местных, – резко бросил он. – Не ожидаю я и прибытия посыльных. Вам придется подождать, сэр.

– А может, какой-нибудь белый согласился бы время от времени совершать вылазки со мной. Может, слуга или работник, которого могли бы отпустить, – запинаясь, проговорил Джей.

Он посмотрел на судью, выражение лица которого отнюдь не обещало немедленной помощи.

– Может, хоть на пару часов.

Господин Джозеф покачал головой.

– Сколько времени вы уже здесь? – требовательно спросил он.

– Только что прибыл.

– Когда пробудете подольше, поймете, что свободного времени ни у кого нет, – мрачно пояснил судья. – Ни минутки свободной. Оглянитесь вокруг. Все, что вы видите, пришлось силой вырывать из здешней земли. Вспомните свой корабль – там что, в трюме везли дома? А может, плуги? Булочные? Рыночные прилавки? – Он помолчал, чтобы подчеркнуть сказанное, и снова покачал головой. – Нет, и поэтому мы практически ничего привезти сюда не можем. Все, что нам нужно, приходится выращивать или делать здесь. Все. От дранки на крыше до льда в подвале. И все это приходится делать людям, ехавшим сюда не для того, чтобы заниматься фермерством. Все они стремились сюда в надежде подбирать золотые слитки на морском берегу или изумруды в реке, доставать жемчужины из каждой раковины. Поэтому нам не только приходится пахать землю деревянными плугами, которые мы сами и вырезаем, но и пашут-то фермеры, никогда раньше лемеха-то не видавшие, хоть деревянного, хоть металлического! И учить их приходится всему с самого начала. А учат их люди, которые приехали сюда добывать золото, но получилось так, что теперь они выращивают табак. Вот так и выходит, что нет у нас ни единого мужчины, ни женщины, ни даже ребенка, у которого нашлась хотя бы одна свободная минутка помимо работы.

Джей ничего не сказал. Он подумал об отце, который объехал полмира и всегда возвращался домой с карманами, набитыми сокровищами. Он подумал о растущих долгах, что ждут его дома, и о том, что питомником и выставкой редкостей занимается только его отец, которому помогают двое детей.

– Что ж, значит, придется мне поездить самому. Без сопровождения. Потому что я просто обязан вернуться домой с растениями и редкостями.

– Могу дать вам индейскую девушку, – отрывисто сказал судья. – Ее мать в тюрьме за оговор. Всего на месяц. А вы можете на этот месяц забрать ребенка.

– А какой мне толк от ребенка? – поинтересовался Джей.

Судья улыбнулся.

– Это индейский ребенок, – поправил он. – Из племени поухатанов. Она скользит среди деревьев бесшумно, как олень. Она может перейти глубокие реки, ступая по камням, которых вы никогда и не увидите. Она может питаться дарами земли – есть ягоды, корни, орехи, даже саму землю. Она знает каждое растение и каждое дерево в сотне миль отсюда. Можете взять ее на месяц, а потом верните обратно.

Он откинул голову и что-то прокричал в приказном тоне. Снаружи со двора послышался ответный крик, потом отворилась задняя дверь, и в комнату втолкнули девочку. В руках она все еще держала лен, который отбивала.

– Берите ее! – раздраженно проговорил господин Джозеф. – Она немного знает английский, этого довольно, чтобы понять, что вам нужно. Она не глухая, но немая. Может производить какие-то звуки, но это не речь. Ее мать занимается всем понемногу, она и шлюха для английских солдат, и служанка, и кухарка, да что угодно. Ее посадили на месяц в тюрьму за то, что пожаловалась на изнасилование. Девочка знает достаточно, чтобы понять вас. Берите ее на месяц и верните недели через три в четверг. Ее мать как раз выйдет из тюрьмы и захочет получить ее обратно.

Взмахом руки он приказал девочке подойти к Джею, она медленно и нехотя приблизилась.

– Только не насилуйте ее, – небрежно заметил судья. – Не хочу получить младенца-полукровку через девять месяцев. Просто прикажите показывать вам растения и через месяц приведите обратно.

Судья снова взмахнул рукой и жестом разрешил им обоим покинуть комнату. Джей снова оказался на пороге дома в ярком утреннем солнечном свете – с маленькой индианкой, которая, словно тень, держалась у его локтя. Он повернулся и посмотрел на нее.

В ее облике странным образом сочетались черты девочки и женщины. Это было первое, на что он обратил внимание. Круглое личико и открытый взгляд темных глаз принадлежали ребенку, любознательному, милому ребенку. Но прямой нос, высокие скулы и решительный подбородок обещали превратить ее в красавицу уже через несколько лет. Ее голова не достигала его плеча, но, судя по длинным ногам и изящным продолговатым ступням, девочка должна была еще подрасти.

Она была одета по моде Джеймстауна – в рубаху с чужого плеча, которая доходила ей до голеней и хлопала вокруг плеч. Длинные темные волосы были распущены и висели свободно с одной стороны. С другой же, за правым ухом, они были сбриты, что делало ее внешность странной и экзотической. Кожа на шее и плечах в слишком свободном вырезе рубахи была раскрашена диковинными голубыми рубцами татуировки. Индейская девочка смотрела на белого человека с опаской, но это не было откровенным страхом. Она будто бы измеряла его силу и думала: что бы ни случилось дальше, можно пережить и это.

И этот взгляд сказал Джею, что она была просто ребенком. Женщина боится боли. Боли телесной и боли сердечной – оттого, что ею помыкает мужчина. Но перед ним была всего-навсего девочка, поэтому у нее еще сохранилась детская вера в то, что она может пережить все, что угодно.

Джей улыбнулся ей, как улыбнулся бы своей девятилетней дочери Фрэнсис, которая была так далеко, в Лондоне.

– Не бойся, я не сделаю тебе больно, – произнес он.

И много лет спустя он будет помнить это обещание. Самые первые слова, которые он, белый человек, сказал индианке: «Не бойся, я не сделаю тебе больно».

Джей повел девочку прочь от дома господина Джозефа, в тень дерева, в середину того места, которое в Англии называлось бы деревенской лужайкой. Ну а здесь это был просто клочок пыльного пустыря между рекой и Бэк-роуд. Две коровы с весьма унылыми мордами паслись неподалеку.

– Мне нужно найти растения, – медленно сказал Джей, внимательно следя за тем, покажутся ли на ее лице признаки понимания. – Свечное дерево. Мыльные ягоды. Ложечное дерево.

Она кивнула. Но он не был уверен, поняла ли она его или просто старалась угодить ему. Она показала туда, где темная густая линия леса окаймляла реку вдали за пустырем – делом рук поселенцев, – окружавшим маленький городок. На распаханных полях еще торчали пни, и пыль поднималась в воздух из истощенной земли, на которой рядами рос табак.