— Я проверяю его четыре-пять раз в сутки. Сюда никто не имеет права входить, кроме меня. Ты особый случай. Он знает, что обязан тебе жизнью, и поэтому ты первый посторонний, побывавший здесь.

— Я полагаю, — сказал Кэшер, — почтенный управляющий Ранкин Майклджон многое бы отдал, чтобы хоть одним глазком сюда заглянуть. Мадиган не дает ему покоя. Он хочет знать, что Мадиган делает, а ведь он ничего не делает.

— Это не совсем так, — возразила И’стина. — Он спит. Не каждый способен на такое: решиться проспать пятьдесят-шестьдесят тысяч лет, просыпаясь иногда, чтобы посмотреть, как идут дела.

Кэшер присвистнул, тут же оборвав себя, словно побоялся разбудить голого старика на хромированном хирургическом столе.

— Так вот почему он выбрал тебя!

И’стина энергично мыла руки в спецраковине.

— Вот почему он сделал меня, — поправила она. — Обычные черепахи живут триста лет. Помножь на триста — результат трансформации, — получаем девяносто тысяч. Потом в меня впечатали любовь и обожание. Он не просто мой хозяин, он мой Бог.

— Кто?!

— Ты плохо слышишь? Не расстраивайся. Противозаконных сведений в твоей памяти не будет. Я его боготворю, но это не религия. Это чувство в меня впечатали в момент, когда я открыла свои маленькие черепашьи глаза и меня опустили обратно в резервуар, чтобы увеличить мозг и придать телу вид женского. Затем в мое сознание импринтировали Агату Мадиган. Я именно то, что ему необходимо. Ни на одной планете ни одна женщина — любовница, жена или мать — не была еще так нужна человеку, как я нужна моему хозяину. Он должен знать, что я рядом, когда просыпается. Ты умный человек, Кэшер. Ты бы себя доверил машине, пусть самой хорошей, на девяносто тысяч лет?

— Это было бы непросто — организовать батарею саморемонтирующихся мониторов на такой долгий срок, — согласился Кэшер. — Но получается, что девяносто тысяч лет по четыре-пять раз в день тебе придется… Я даже не могу подсчитать. Ты никогда не устаешь?

— Он мой милый, мой любимый, мой единственный дружок, — пропела И’стина, приподнимая веки старца и закапывая под каждое чуть-чуть бесцветной жидкости. Между делом она объяснила: — Обмен веществ сильно замедлился, веки могут прилипнуть к глазным яблокам.

Она повернула голову старика, внимательно осмотрела каждый глаз. Отошла, наклонилась к циферблату низко гудящей машины. Раздался выстрел. Рука Кэшера дернулась, потянулась к оружию, которого у него не было. Девочка-черепаха хмуро улыбнулась ему.

— Извини, я не предупредила. Это хлопушка. Проверка церебральной активности. Он спит, но мозг работает, сохраняет контакт с окружающим миром. Теперь я спокойна: ему не грозит соскальзывание в смерть. Вернувшись к столу, она взяла Мадигана за подбородок, запрокинула ему голову, ретрактором открыла рот, прижала язык и заглянула в горло.

— Никаких скоплений, — удовлетворенно пробормотала она.

Голова старика вернулась в удобное положение. И’стина уже собиралась перейти к следующему этапу, как вдруг ей в голову пришло одно соображение.

— Вымой руки вот в этой раковине и посуши под стерилизатором — пока таймер сам не выключится. Ты поможешь мне его перевернуть. Обычно я все делаю сама, ты здесь первый посетитель. Кэшер подчинился, и, пока он мыл руки, И’стина натерла свои ладони мазью с сильным цветочным запахом. С ловкостью профессионала она принялась массировать неподвижное тело. Держа руки под сушилкой-стерилизатором, Кэшер дивился силе маленьких ладоней — она гладила, щипала, мяла старую плоть. Спящий, конечно, ничего не чувствовал, но Кэшеру показалось, что цвет кожи и тонус мышц улучшаются прямо на глазах.

Он обошел стол и встал напротив И’стины.

За окном по иллюзорному лугу расхаживал громадный петух с хвостом, похожим на радугу.

И’стина заметила взгляд Кэшера.

— Окно я тоже программирую. Он доволен, когда просыпается. Правда, как умно он придумал: создал меня, чтобы я его любила и заботилась? Хорошо, что я девочка. Так мне легче его любить. Любому мужчине надоела бы ответственность. А мне — никогда.

— И все же… — начал Кэшер.

— Т-с-с, погоди.

Маленькие, но сильные пальцы мяли живот спящего. Она закрыла глаза, сосредоточиваясь на осязании.

— Все чисто, — сообщила она, опуская руки. — Я должна знать, что у него происходит внутри. Просвечивать рентгеном я боюсь: вообрази, какая доза накопится за тысячелетия. Он испражняется два раза в месяц. Раз в неделю я освобождаю мочевой пузырь. Иначе организм отравит сам себя. Теперь помоги перевернуть. Осторожно с проводами — они от мониторов. Мониторы контролируют физиологические процессы, передают сигнал тревоги мне. В случае выхода из строя части искусственной нервной системы, они включат дополнительные нейроимпульсы.

— Что-нибудь подобное уже случалось?

— Пока нет. Но я всегда наготове. Осторожней с тем проводом, ты слишком быстро его… Вот так хорошо. Теперь массаж спины.

Она снова перевоплотилась в массажиста. Начав с мышц затылка, она двигалась вниз, в паузах умягчая ладони цветочной мазью. Над мышцами ног она работала особенно тщательно, сгибая его колени, шлепая по ляжкам. Потом натянула резиновую перчатку, опустила руку в какую-то специальную банку — крышка автоматически открылась — и извлекла из нее лоснящуюся от жира руку. Рукой И’стина проникла в прямую кишку, что-то там щупала, мяла. С довольным лицом она выбросила перчатку в мусорный контейнер, протерла спящего мягким льняным полотенцем, которое отправилось в контейнер вслед за перчаткой.

— Порядок. На два следующих часа он в норме. Потом введу ему немного сахара — сейчас подается обычный физиологический раствор. На щеках ее розовел румянец — результат недавних энергичных усилий, но она по-прежнему была дамой-ребенком, в которой ребенок был глубоко спрятан в собственной детской мудрости от испорченного и запутанного мира взрослых; дамой-хозяйкой в собственном доме, владычицей поместья и целой планеты, с любовью и прилежанием исполняющей долг перед своим хозяином.

— Я еще раньше хотел у тебя спросить… — начал Кэшер и смолк.

— Ты хотел спросить?

Ему стало трудно говорить.

— Я хотел спросить, что ты будешь делать, когда он умрет? В положенное время или раньше, быть может. Что будет с тобой?

— Мне все равно, — весело сказала И’стина. Она улыбнулась искренне, он видел, что это не поза. — Я принадлежу ему. Для него я существую. Может, в меня что-то вложили на случай его смерти, не знак). А может, и забыли вложить. В счет идет только его жизнь, не моя. Я позабочусь о том, чтобы он ни одного лишнего часа не потерял. Как по-твоему, я хорошо справляюсь?

— Хорошо, — одобрил Кэшер. — Но это странная работа.

— Нам пора идти.

— А зачем здесь альковы?

— Эти? Это декорации. Он выбирает один из них, чтобы отойти ко сну. Его крепость, его корабль, спальня или гроб. Любой, по настроению. Я его потом все равно переношу на стол на подъемнике, подключаю машины. Он не против, он почти ничего не помнит, когда просыпается. Не помнит, в каком алькове заснул. Пойдем.

Она направились к двери.

Вдруг И’стина остановилась.

— Забыла! Никогда раньше не забывала, а вот сегодня… Я пришла с тобой, потому что ты был его другом, он тебя долго будет вспоминать. Представляешь: ты уже давно умрешь, а он будет тебя вспоминать, — добавила она несколько некстати. Кэшер быстро взглянул на нее. Она смеется над ним? Но увидел лишь детскую серьезность.

— Повернись спиной! — вдруг скомандовала И’стина.

— Зачем? До сих пор ты мне доверяла секреты.

— Ему бы не понравилось; что ты смотришь.

— На что смотрю?

— На то, что я буду сейчас делать. Еще когда я была Агатой Мадиган, я обнаружила, что мужчины очень щепетильно относятся к определенным вещам. Кэшер послушался и повернулся лицом к двери.

В комнате возник новый запах — сильный, напоминающий гераниевую помаду. Он слышал тяжелое дыхание И’стины.

— Теперь можешь повернуться, — сказала она.