Тем временем Марийка вернулась навстречу Нине. Коробейник медленно, но упрямо шла вперед. Лицо у нее была красное, вспотевшее, девушка очень устала.

Увидев Марийку, она остановилась:

— Ты почему вернулась?

— К тебе, Нина. Ты же осталась одна в поле.

Нина передернулась и сникла, словно от удара. Марийка видела, как кровь еще гуще залила Нинино лицо.

— А ты… ты прибежала глянуть, как я отстала? Чтобы взять меня на буксир?

— Нина!..

— Не думай, что я такая беспомощная! Помощь твоя мне не нужна!

Нина крепко прикусила губу и, оттолкнувшись палками, с напряжением медленно двинулась вперед.

У Марийки перехватило дыхание от обиды. В сердце закипели боль и гнев.

— Ну, если так… Ползи сама!

Не глянув на подругу, Марийка круто развернулась и быстро подалась к лесу.

На лесной лужайке уже полыхал костер. Лыжники поджаривали на огне сало, нанизанное на длинные заостренные палочки. Сырой хворост стрелял во все стороны искрами, сало закапчивалось, с него падали в огонь тяжелые, черные капли жира.

Мечик протянул Лиде длинную заостренную палочку с поджаренным кусочком сала:

— Почтительно прошу отведать моей кулинарии.

— Благодарю, я и сама умею.

Лида равнодушно отвернулась и подошла к Марийке.

— Я тебя ждала. Что Нина?

Марийка махнула рукой:

— Овод ее укусил, не иначе.

— Я хотела у тебя спросить…

Лида подхватила Марийку под руку и отошла с нею от товарищей.

— Марийка, мне такое сказал Виктор о Мечике…

Она пересказала девушке свой разговор с Перегудой.

— Ты не знаешь? — допрашивалась. — Правда ли это?

Лида очень волновалась, чуть не уронила очки в снег.

Марийка обняла подругу за плечи:

— Правда, Лидочка.

— Ну, вот… Я так и думала. Зачем бы Виктор такое выдумывал. Но мне было очень больно, Марийка. Говорю это только тебе… Даже если бы он был мне совсем безразличным, то и тогда… как это гадко!.. Ах, как гадко!

Лида смотрела куда-то в чащу и ничего не видела.

— Не знаю, — тихо сказала Марийка, — откуда у него это желание посмеяться над хорошим человеческим чувством? Неужели Мечик сам не понимает, что это просто подло?

Шепель встряхнула головой, словно отгоняя какие-то трудные мысли.

— Я буду все время с тобой, Марийка. Я не могу ни с кем говорить сейчас.

Марийка притихла. Ей испортила настроение Нина, жалко был Лиду. Беспокоилась и о Варе Лукашевич. Варя тоже обещала принять участие в лыжной прогулке, но почему-то не пришла. Не случилось ли с нею чего?

Старые дубы окружали лужайку. Сухая листва дребезжала на них, как жесть. Вокруг белели высокие заносы, только кое-где выглядывали из-под них верхушки кустов. На снегу виднелись заячьи петли. Лида закричала:

— Желуди! Желуди на снегу!

Все засмеялись, а Лида, присмотревшись к желтым орешкам, немного смутилась. Виктор увидел на высокой бересте гнездо. Стали спорить, какой птице оно принадлежит.

Нины долго не было. В конце концов на опушке запестрел ее синий костюм.

— Друзья, — сказал Виктор, — условие: ни слова про ее лыжные таланты! Девушка самолюбивая!

— Комплекция неподходящая для чемпионки! — прибавил Мечик.

Когда Нина подошла к костру, никто и словом не вспомнил, что она отстала от всех почти на полчаса.

Виктор на лыжах взобрался на занос, встал под дубом и, подняв вверх бамбуковые палки, провозгласил:

— Внимание! Внимание! Слушайте сказку зимнего леса! Рос на свете замечательный лес. И никто не знал, что в нем действуют чары злой волшебницы. Каждый дуб в лесу был когда-то богатырем, каждая береза — белолицей красавицей…

Жукова наклонилась, захватила горсть снега и бросила в Виктора. Ослепленный, он протер платком глаза и метнулся к противнице. Но Юля уже мчала между деревьями, дальше и дальше, поднимая серебряную пыль.

Виктор догнал ее в чаще. Оба тяжело дышали.

— Юля, бедненькая, так запыхалась! Зачем ты убегала?

— А ты… зачем настигал?

Они звонко засмеялись и вдруг умолкли. Смех прозвучал в сказочной тишине химерическим эхом. Старые березы, дубы, клены — все спало. Из снежного заноса высовывался куст шиповника с почерневшими морщинистыми плодами. Только на верхушке краснела одна ягода, чудом спасшаяся от перелетных птиц и морозов. Юля сорвала ее, и она словно растаяла между пальцами, мягкая и вязкая. Внутри было полно косточек и шелковистого пуха.

— Мы снова под березами, — сказал взволнованно Виктор. — Ты помнишь, Юля, как мы впервые с тобой были вдвоем… тоже под березами?

— Витя, когда ты перестанешь быть сентиментальным? Пора бы уже — восемнадцать лет!

— Нет, я просто тонкий. Хоть я не читал в комсомольском уставе, что нам сентиментальность противопоказана.

Виктор внимательно посмотрел Юле в лицо:

— А ты хорошая сегодня, Юля! Радости в тебе столько, что вот-вот брызнет! Что с тобой?

— Просто ощущаю, Витя, счастье жить! И даже то, личное, что всегда вызывало такую боль, в последнее время изменилось к лучшему. Это я об отце. Вчера утром пришел со второй смены крайне утомленный, но ужасно счастливый. Он же придумал универсальный резец. Ну, пока что испытывают, и, кажется, успешно. Отец просто летает и уже месяц не берет в рот ни капли.

— Напрасно, — улыбнулся парень. — Ради такого события можно! И мне тоже радостно, Юля. И за тебя, и вообще радостно. За класс, за товарищей. А Марийка? Как учится! Профессор!

Виктор снял шерстяную шапочку и спутал свои буйные волосы. Но Юля выхватила ее у него из рук:

— Ну-ну, простудишься, и тогда переживай за тебя. Надень! Вот так… упрямый мой мальчик!

Она порывисто наклонила его голову и поцеловала в теплые губы.

— Ой, Витюсь, мне показалось, что кто-то увидел!

— Никого нет, Юля. А очарованные богатыри спят. Крепко спят…

Он взволнованно замолк, будто растерял все слова, которые хотел сказать Юле.

Молчала и Юля. Оба прислушивались к лесной тишине, будто она таила в себе все невысказанное.

Неожиданное резкое стрекотание словно разбудило их.

— Ой! — вскрикнула Юля.

— Это — сорока, — засмеялся Виктор. — Вот проклятая душа!

— Сейчас на ее крик кто-то сюда придет…

— А ты не хочешь, чтобы сюда пришли?

— Зачем ты спрашиваешь? Не хочу… Хочу быть с тобой, Витя.

— Может, ты будешь смеяться, — промолвил как-то нерешительно Виктор, — но, знаешь, мне так жалко бывает иногда того Виктора, который когда-то мог жить в мире и не любить тебя, не думать о тебе… Какой он был несчастный, тот Виктор! А ты… никогда не ощущаешь, как я тебе каждый вечер желаю «спокойной ночи»? Укроюсь с головой, представлю твою улыбку и тихо засмеюсь к тебе…

Они молчали, прислонившись друг к другу. Комочки пушистого снега падали на них с березы.

Потом Виктор прошептал:

— Как хорошо!

— Что хорошо?

— Что ты есть в мире… что ты — Юля… И мне становится страшно, сердце больно сжимается, как подумаю, что скоро мы с тобой расстанемся.

Юля прижалась к Виктору.

— Не хочу!.. Витюсь! Хороший мой… Осенью я пойду в университет… И ты со мной. Как было бы чудесно! Как бы это было… Мы бы сидели рядом на лекциях, вместе готовились бы к экзаменам. Вместе закончили бы университет, а тогда поехали бы работать куда-то далеко, например — на Урал. Я преподавала бы историю, а ты… на заводе.

— Да, да, заводы там, на Урале, — мечтательно промолвил Виктор. — Можно и в Магнитогорск…

— Ну вот, видишь. Мы работали бы в одном городе. Подумай — всю жизнь, всю жизнь мы были бы вместе! Разве это не счастье — вместе работать, совещаться друг с другом, поверять друг другу все свои мысли, даже такие, что никому бы не сказал о них — самые заветные свои мысли. А вдвоем мечтать! Витюсь!

— Юля, ты просто меня мучаешь… Ты такие картины рисуешь, что у меня перехватывает дыхание. Но как же с моей мечтой? С моими планами?

— С твоими планами… Я знаю, ты — упрямый… Настойчивый. Что задумал — не отступишь… Но разве нельзя соединить твои планы…