— Николай Маркович! Вы же — отец ему! Как же вы терпите, что ваш сын играет в карты с какими-то подозрительными людьми? Играет на деньги! Извините, может, я резко разговариваю, но я от лица всего класса!

Марийка вспыхнула от гордости за свою подругу, увидев Юлино лицо — гневное и вдохновенное, прекрасное. Вся горит, вся — порыв.

— Нам теперь понятно, — говорила дальше Юля, — откуда Мечик берет деньги на все эти галстуки. Так недалеко и до мошенничества! Один шаг!

Настало тяжелое молчание.

Марийка глянула на Николая Марковича. Видно было, что этот разговор для него неожиданный. На его лице застыло выражение растерянности и еще какого-то острого чувства, которое Марийка не могла понять. Одна бровь у него неестественно поднялась вверх, другая удрученно опустилась. Губы искривились как у мальчика, который вот-вот заплачет. Марийке показалось, что он и в самом деле сейчас заплачет.

— Да что же это? — он беспомощно развел руками и обратился в жену: — Маня, что же это? Наш Мечик… Всегда такой ласковый: «Папа, мамочка»…

Потом повернулся к Юле:

— Мы ничего для него не жалеем, единственный сын. Правда, двойки он иногда приносит, и говорит, что не успевает готовить уроки. Да и здоровья он слабого. А значит, что вы там, в школе, тот… недовольные им.

Мать Мечика вдруг всхлипнула:

— Я давно уже вижу… — промолвила она, вытирая слезы. — Не знаю, когда он и уроки готовит. То — перед зеркалом, то — в карты. А ругать его, правду скажу, жалко. Он же столько горя испытал. Вы же знаете, мы уже не надеялись снова увидеть нашего сыночка, да, видно, счастливая наша судьба. И мы остались живы, и его нашли. Ну, правда, он немного разболтался. А ты же, Николай, все в поездках. Еще и деньги он у тебя просит, и не маленькие деньги, а ты даешь и не спрашиваешь, зачем ему…

Марийка теперь поняла, какое чувство мучает машиниста. Это был стыд, жгучий стыд, что он не уделял сыну внимания, распустил его, и вот ему, отцу, старому машинисту, так пеняют школьники.

Он встал и подошел к окну. Стоял и молча смотрел на улицу, чтобы не видели его лица. Марийка глянула на его спину, ей стало жалко машиниста.

Потом он повернулся всем телом, оперся ладонями на подоконник и попросил:

— Вы все говорите. Понимаете — все, что знаете о моем сыне. Пожалуйста, ничего не скрывайте.

— Мы все сказали, Николай Маркович, — промолвила Жукова. — Теперь слово за вами. Вы должны повлиять на Мечислава. Хоть, правда, можно еще кое-что прибавить. Мечислав бывает в ресторанах, видели его за бутылкой с друзьями — с такими типами, какие только что играли здесь в карты. Вот что мешает ему учиться.

Машинист сверкнул глазами на сына:

— Ты слышишь? Это правда?

Мечик тут же вскочил и молча вышел в прихожую, с силой громыхнув дверью.

— Ах, так! — вскипел отец.

Он бросился за сыном. В прихожей послышалась короткая глухая возня, затем дверь распахнулась настежь, и Николай Маркович втянул за ворот Мечика, который изо всех сил сопротивлялся.

— Коля! Николай! — закричала мать. — Не трогай его! Пусти!

Машинист отпустил сына и, побледневший, с каплями пота на лбу, сел на стул.

Мечик стоял посреди комнаты с разорванным воротом рубашки, всклокоченными волосами и сбитым набок галстуком. Губы его дрожали.

— Вот до чего ты довел меня! — промолвил, тяжело дыша, машинист. — Всю жизнь никого пальцем не тронул, а ты вот довел… Позор какой! Как щенка за ворот… Сын!.. Десятиклассник!

Николай Маркович грустно наклонил голову.

— Я вас прошу… Забудьте эту сцену. Нервы не выдержали. Очень тяжело на сердце. Дай, Мечик, слово, что станешь человеком! Если делегация пришла ко мне, наверное, ты недостойный сын. Наверное, мы недосмотрели…

Мечик тяжело опустился на стул, не смея ни на кого глянуть.

Виктор сказал:

— Мечислав, мы хотим, чтобы ты был с нами, чтобы пошел в жизни по нашей путевке. Знаем, что нелегко тебе будет возвратиться к нам, но верим.

Мечик сделал какое-то движение, Виктор быстро продолжал:

— Ведь ты с нами только в списках учеников, а мы хотим, чтобы ты был мыслями, душой с нами! Теперь это от тебя зависит. Подумай, а мы тебе поможем, подадим тебе руку.

Марийка что-то порывалась сказать, и когда Виктор закончил, она, волнуясь, обратилась к Мечику:

— Мечик, это наша дружеская рука, горячая! Хочешь — я предлагаю тебе свою дружбу? Дружбу, Мечик! Так как, знаешь, самому тебе будет нелегко. Не сразу переломаешь ты себя, оно в тебе глубоко — эта накипь. Въелась. Ну, и по поводу двоек — помогу по тригонометрии, и вообще. Посоветуемся, как тебе работать…

Мечик поднял голову. С него давно уже слетел весь апломб. Привычным движением поправил галстук.

— Как ты, Мечик? Принимаешь? — допытывалась Марийка.

Мечик хрипло откашлялся, погладил колено. Искривились губы — может, хотел улыбнуться.

— Одно слово — принимаете все меры к спасению? Верю, что сейчас ты говоришь искренне, Мария. Но я понимаю, что это под влиянием минутного импульса. Завтра же пожалеешь, что предложила мне дружбу. А она, дружба, не рождается с налета, по заданию комсомольского комитета.

— О, видишь, — сказала Юля, — а говорил, что не ознакомлен с теорией дружбы. Только по этому поводу никакого задания Марийка не получала, уверяю тебя. Итак, этот вопрос остается открытым?

Мечик кивнул головой:

— Подумаю… Только дружбу не дают, как подачку. «На, мол, тебе!»

— Мечик, что ты говоришь? — вскрикнула Марийка. — Не так ты меня понял!

— Ну и хорошо, — буркнул парень. — Говорю же — подумаю.

— Подумай, — вставила Юля. — Договорились. А сейчас нам пора идти.

Прощаясь, Николай Маркович задержал Жукову в передней:

— Я с ним еще поговорю… А вас прошу — не оставляйте его так, без помощи. Спасибо вам, дорогие. Сын же он мне…

Возле раздевалки висело объявление:

Нине было непривычно видеть свою фамилию и название рассказа заботливо выведенными большими буквами. До сих пор это название было записано лишь в ее заветной тетради, свидетеле девичьих дум и мечтаний.

В одну минуту перед девушкой прошли все события и все персонажи произведения. Она увидела их так выразительно, с такой отчетливостью, будто были это ее давние знакомые, даже родные, которые реально существуют в мире, живут, ходят в школу, радуются, смеются, плачут…

И вместе с тем Нина ощутила какую-то тревогу. Она появилась совсем неожиданно, сначала маленькая, как точка, а потом все более возрастала. Это была даже не тревога, а какое-то другое неспокойное чувство острого неудовлетворения или ошибки. И вот с такой же неожиданностью девушка ощутила, что ее рассказ не закончен. Да, он еще не закончен, ему не хватает конца, последнего аккорда, точки.

«Как же это? — мелькнула мысль. — Столько работала, ничего не видела, а сейчас, когда надо читать… И каким должен быть конец? Каким?» Нина этого не знала.

Перед началом занятия Залужный спросил:

— Вы хорошо читаете вслух? Интереснее слушать произведение из уст автора.

И снова Нина ощутила неловкость от того, что ее назвали автором, что с нею так по-товарищески разговаривает известный писатель.

Сделав, насколько сумела, независимый вид, она вошла в большую комнату с белыми колонами. Здесь уже собралось много молодых, но были и немолодого возраста люди, даже одна совсем седая дама в черной шляпе. Никто не обратил на Нину внимания. И когда Залужный пригласил ее сесть за столом возле себя, глаза присутствующих обратились к ней, и Нина болезненно ощутила себя и низенькой, и толстой.

Занятие началось.

— Читайте сидя, — сказал Залужный, — так удобнее.

Нина была ему признательна: ведь так будет не заметно ее роста.