«Не слишком ли я? — мелькнула мысль. — Все обдумала… так хорошо выходило… А здесь — живой мальчуган, школьник…»
— А может, не надо писать про Сухопару? — снова спросила Нина. — Вы подумайте, как больно будет читать Ковганюку о школьнике, который осмелился так обидеть учительницу!
Все облегченно вздохнули, так как хотелось похвалиться хорошим, своими успехами, радостью, чтобы и читать было радостно это письмо зимовщикам на далеком севере.
— Правильно, — послышался голос Кочеткова. — Вот только… простит ли Сухопару Зинаида Федоровна?
Только что закончился сбор, а Сухопары уже не было: он исчез тихо и незаметно.
— А что у нас будет на следующем сборе? — спросил Лукаш Коровайный.
Лукаша Нина не любила. Он так же, как и Сухопара, был одним из проказливых школьников в пятом классе, и вдобавок плохо учился. Нина в мыслях уже решила, что он непременно останется на второй год, и даже не делала никаких попыток повлиять на него. Не нравились ей ни его оловянные глаза, ни выцветшие пепельного цвета волосы, ни порывистые движения, словно мальчик каждую минуту собирался прыгнуть.
— Следующий сбор у нас о дружбе, — сухо ответила Нина.
— Снова будем сидеть и слушать? — недовольно буркнул школьник. — Надоело!
— А ты чего захотел? — подскочил к нему Кочетков. — У тебя же двойки, тебе и уроки учить надоело! Что же, танцевать перед тобой будем?
Что-то словно укололо Нину: «А может, и в самом деле надо как-то иначе?» Но она отогнала от себя эту мысль. «Бездельник, озорник! Ему все надоело, все скучно».
Нина возвращалась домой сама. Вечер был тихий, деревья стояли в белом инее, в сквере вокруг каштанов спокойно дремали снеговые заносы, но что-то невидимое провещало уже недалекую весну. Ее дыхание было в пасмурном небе, в мягких сумерках, в розовом отсвете заката за парком. Иней осыпался искорками, которые гасли на лету. Звуки голосов, призывы сирен так же словно гасли, таяли.
Кто-то несмело тронул за рукав. Это был Сухопара. Пальто и черная шапка были запорошены снегом, парень, наверное, стоял под деревом, поджидая вожатую. Запомнились его глаза — они были в ту минуту огромные, блестящие и сухие, словно внутренний жар выпил из них всю влагу до капли.
Какой-то миг оба, Нина и школьник, молча смотрели друг на друга. Вожатая видела, как шевелились у парня губы, они, наверное, тоже были пересохшие, ни одного звука не вылетало из них.
В конце концов он произнес:
— Нина, Зинаида Федоровна очень… на меня сердитая? Простит ли она меня?
От этого вопроса у Нины сжалось сердце. Сколько, наверное, передумал этот парень, как перемучился, собираясь попросить перед всем классом извинения у учительницы. Он уже трижды раскаялся, на всю жизнь запомнил злосчастную стрелу, но знал, что только прилюдное извинение снова приблизит его к товарищам. И сейчас он боялся только одного, что учительница его не простит.
— Нина, а что если она скажет… Что если Зинаида Федоровна возьмет да и тот… скажет: «На деле заслужи прощение… своим поведением…»
— А ты разве не очень надеешься на свое поведение?
— Почему же? — понурился Сухопара. — Я теперь пусть хоть что… И сам не знаю, как оно получилось. Проклятая стрела!
— Себя ругай, стрела сама не полетит.
— А если Зинаида Федоровна скажет, чтобы я, значит, заслужил прощение хорошим поведением, то на это же надо время. А как же я… сам так и буду в классе? Без товарищей?
В словах Сухопары звенела тоска. Не было сомнения — он больно переживал то, что его друзья-одноклассники изменили к нему отношение.
— Вот что, Николай, — сказала Нина, — ты запятнал весь класс, пионерский отряд. Не будь же зайцем! Найди в себе мужество хоть теперь поступить по-пионерски! А что скажет Зинаида Федоровна — сам услышишь.
* * *
Нина Коробейник давно уже готовилась к «прыжку». Это должен был быть блестящий успех, настоящий прыжок вперед, через голову Марийки Полищук. Да, именно через голову, чтобы затмить «особые» пятерки Полищук и снова выйти на первое место в классе. Да что в классе — нет, она, Коробейник, была первой в школе… И вот совсем неожиданно дорогу перешла Марийка…
«Прыжок» может вернуть Нине утраченное первенство. И она снова станет и в школе «чемпионом»!..
Недаром Нина так любит читать о выдающихся шахматных турнирах. А почему не быть чемпионкой в учебе? Юный гроссмейстер Нина Коробейник! Золотая медаль!
Нина теперь готовила уроки с особой старательностью. Она не полагалась лишь на свои способности, читала дополнительную литературу, выискивала что-то такое, что дало бы ей возможность «сверкнуть».
Ее вызвал на уроке Юрий Юрьевич. Сердце у Нины усиленно забилось от радости. Вчера она, как предчувствуя, что ее спросят, много внимания уделила истории. Увлекла ученицу и тема «Организация Советского государства». Отвечала она так, что Юрий Юрьевич заслушался. Нина свободно цитировала Ленина, воссоздав в своем рассказе яркую картину первых шагов молодой Советской власти к социализму.
— Ну, знаете, это был ответ! Чудесно, чудесно! — говорил растроганно Юрий Юрьевич, когда урок кончился и ученики окружили его с веселым гамом. — С наслаждением слушал! Это результат серьезной работы. Так у нас отвечает только Полищук!
Нина тихо вздрогнула: «Снова — Полищук!»
К ней подошли товарищи, подруги, все радовались ее успеху.
— Чтобы так ответить урок, — сказал Виктор Перегуда, — надо иметь талант!
— Чепуха! — сказала Базилевская. — Надо уметь работать, и все.
— Нет, мои друзья, — крикнул Вова Мороз, — что не говорите, а Коробейник сегодня отвечала не хуже Марийки!
Этого уже не могла стерпеть Нина. Кровь застучала в ее висках.
— Не понимаю, — тихо, но со страшным напряжением промолвила она, — при чем здесь Марийка? Что это за высокое мерило, которое применяется во всех случаях? Очевидно, Марийка стала непоколебимым критерием… Ха-ха!..
Сама не заметила, как выскочило это «ха-ха», но уже не могла сдержаться. Мелькнули перед глазами лица Вовы, Виктора, Софии Базилевской…
Быстро прошла к двери, порывисто распахнула настежь и выскочила в коридор…
* * *
Жукова ощутила, что кто-то смотрит на нее. Она оглянулась и встретилась глазами с Виктором. Что-то невыразимое, как молчаливый укор, было в его взгляде и еще что-то такое, непонятное, но что, безусловно, касалось ее, Юли, и проговаривало к ней.
На миг задержала на Викторе взгляд и будто впервые увидела, как парень изменился.
Глаза светились сухим блеском, скулы заострились. И всем своим существом поняла Юля, что Виктор страдает, страдает молча и терпеливо.
Она невольно подала какой-то знак и снова начала слушать Юрия Юрьевича.
Это было на уроке истории, и девушка теперь слушала учителя почти совсем невнимательно, так как прислушивалась к своим тайным мыслям, которые вдруг налетели роем. Она и сама не знала, какой знак подала Виктору — кажется, кивнула ему, но не знала, зачем это сделала и что это означало. Ощущала лишь, что иначе не могла, надо было обязательно чем-то ответить парню на его взгляд.
Юли вспомнилось, как не раз еще после памятного прощания в зимнем сквере Виктор искал встречи с нею, звал на свидание. Она решительно отвечала отказом, хотя душа ее трепетала, рвалась к нему.
Старалась подавить в себе воспоминания о парне, убеждала себя, что все кончилось бесповоротно. А потом снова думала о нем, он возникал в ее воображении такой, каким был в тот первый их вечер под березой, в городском парке, или когда выступал с трибуны на сборах молодых избирателей.
Тогда она намеренно восстанавливала в памяти все подробности того вечера, когда в последний раз ходила с Виктором в бассейн. Исчезла острота пережитого, осталась только грусть, обида, горькое чувство потери…
Кто-то незаметно передал ей записку. Почему-то сильно застучало сердце. Что он пишет? Снова «нам необходимо поговорить»?
Развернула сложенный треугольник.
