— Дело не только в этом, — возразила Анджела. — Я там страшно перепугалась. Я никогда не видела настоящего пистолета до того, как ты продемонстрировал мне его в Англии перед нашим отъездом, и вот проходит всего несколько часов — и рядом со мной уже самая настоящая перестрелка, а потом какой-то жирный негодяй итальянец тащит меня за шею по полу. Кошмар! А в довершение ужаса, когда мы после стольких усилий сумели расшифровать надпись и отыскать реликвию, появляются два каких-то подонка и отнимают ее у нас. После всего, через что нам пришлось пройти!

Бронсон усмехнулся про себя. Вот она, подумал он, настоящая Анджела, истинный боец!

— Послушай, Анджела, — сказал он, — мне на самом деле очень жаль. И большая часть вины лежит на мне. Это я должен был перед началом поиска тщательно проверить, заперты ли все двери и окна.

— Если бы ты запер двери, они все равно нашли бы способ проникнуть на виллу, а если бы мы услышали, что они пытаются влезть в дом, началась бы перестрелка, в которой мы, вероятнее всего, погибли бы. Мы живы благодаря тебе. А свитка все-таки очень жаль.

— Я прихватил с собой скифос, или как ты там его назвала. У нас будет хотя бы сувенир. Он явно очень древний. Как думаешь, он обладает большой ценностью?

Анджела перегнулась через спинку сиденья и взяла сосуд. На вилле у нее не было возможности внимательно его осмотреть.

— Это подделка, — произнесла она через несколько минут, — но очень профессиональная. На первый взгляд она производит впечатление аутентичного римского скифоса. Однако если присмотреться, то можно увидеть, что его форма немного отличается от традиционной: пропорция высоты и ширины не соответствует обычной пропорции для подобных сосудов. Глазировка также явно не типичная… по всей вероятности, и состав глины не такой, какой использовался в первом веке. Можно, конечно, провести массу тестов, но, думаю, в них нет особой необходимости.

— Значит, мы прошли через все эти опасности ради обычной подделки? — воскликнул Бронсон. — И кстати, напомни-ка мне, что такое «скифос»?

— «Скифос» — слово греческое, не латинское. Разновидность сосуда, которую начали изготавливать на восточном побережье Средиземного моря примерно в первом веке нашей эры. Скифос — сосуд для питья, снабженный двумя ручками. Найденный нами находится в превосходном состоянии, и если бы он был подлинным, то стоил бы не меньше четырех или пяти тысяч долларов.

— А когда был изготовлен наш экземпляр?

Анджела окинула скифос критическим взглядом и ответила:

— Совершенно определенно во втором тысячелетии. По моим примерным прикидкам, где-то в тринадцатом или четырнадцатом веке. Возможно, тогда же, когда была построена вилла Хэмптонов.

— Интересно, — задумчиво произнес Бронсон.

— Странное совпадение, я уже подумала.

— Если ты права и они на самом деле современники, дом и сосуд, то я почти уверен, что это больше, чем простое совпадение, что сосуд четырнадцатого века — притом поддельный! — был намеренно спрятан в здании четырнадцатого века.

— Что ты имеешь в виду?

Бронсон помолчал немного, чтобы собраться с мыслями.

— След, по которому мы шли, крайне сложен и запутан, и у меня возникло подозрение, что прованский стих на самом деле еще более загадочен, чем мы предполагали, и что нечто важное в нем мы упустили.

— Я тебя не понимаю.

— Вспомни стихотворение, — продолжал Бронсон. — Оно написано по-провански за исключением одного слова — «calix», — на латыни означающего «потир». Следуя другим ключам в тексте, мы находим нечто похожее на римский сосуд, который римским сосудом не является. В стихотворении используется латинское слово, обозначающее разновидность сосуда, и мы находим копию римского сосуда. Тебя не удивляет подобная деталь? Не кажется ли тебе все каким-то уж слишком закрученным?

— Продолжай, — вместо ответа произнесла Анджела.

— Зачем им лишние проблемы с изготовлением поддельного скифоса при том, что они могли спрятать свиток в любом глиняном горшке? Создается впечатление, что они хотели привлечь наше внимание к римскому элементу во всем этом, вернуть нас к латинской надписи в гостиной.

— Мы десятки раз анализировали ее. В трех латинских словах нет никакого ключа. А если и есть, он слишком хорошо скрыт.

— Согласен. А если прованское стихотворение направляет нас совсем в другую сторону? Вовсе не к спрятанному в поддельном сосуде свитку? Возможно, к самому скифосу?

— В нем ничего нет, — возразила Анджела, переворачивая сосуд. — Я его проверила, когда искала «ситтибос».

Бронсон вопросительно взглянул на нее.

— Не помнишь? — удивилась Анджела. — Это что-то вроде бирки с описанием содержания папирусного свитка, которая к нему прикреплялась.

— Ах да, — вспомнил Бронсон. — Хорошо, внутри ничего нет, но, может быть, есть что-то снаружи? Взгляни на украшающий его узор. Ты полагаешь, он совершенно произволен?

Анджела поднесла к глазам покрытый зеленой глазурью старый сосуд и почти сразу что-то заметила. Прямо под ободком на скифосе были три маленькие буквы, разделенные точками: «H • V • L».

— Как странно, — пробормотала она. — Здесь три буквы: «HVL», которые явно означают «HIC VANIDICI LATITANT».

— «Здесь лежат лжецы», — выдохнул Бронсон. — Это явно неспроста. А что там за узор под буквами?

Прямо под буквами находилось нечто напоминающее синусоиду — волнообразная линия, подъемы и спады, которые повторялись через равные промежутки. Под ней справа налево проходили короткие диагональные линии. Еще ниже располагался геометрический узор — три прямые линии, пересекающиеся в центре, и с точкой на каждом конце. Вдоль линий шли латинские числа, за которыми следовали буквы «M • P», затем еще несколько чисел и буква «A». Рядом с каждой точкой были расположены другие числа, за каждым из которых следовала буква «P». В самом центре узора находились буквы «PO • LDA», а ниже их — буквы «M • A • M».

— Узор явно не случайный, — решительно заключила Анджела. — Что бы ни означали эти линии, они на что-то определенно указывают. Они напоминают карту.

Бронсон взглянул на скифос, который Анджела держала в руках.

— Но карту чего?

Глава двадцатая

Ближе к вечеру заходящее солнце золотило неровную линию крыш и старые стены древнего центра Вечного города. Два непрекращающихся потока у пьяцца ди Санта-Мария алле Форначи как будто боролись за власть над ним: поток пешеходов, постоянно снующих по улицам, и поток машин, непрерывно сигналящих и гудящих. Кардинал Иосиф Вертутти ничего этого не замечал.

Он сидел рядом с Мандино в том же кафе, где они когда-то впервые встретились. Так как операция наконец завершилась, и завершилась, кажется, успешно, он подумал, что будет весьма символично провести их последнюю встречу в том же месте, где они познакомились. Однако Мандино настоял, чтобы они встретились внутри кафе, в маленькой уединенной комнате.

— Он у вас? — спросил Вертутти срывающимся от волнения голосом.

Мандино заметил, что у кардинала дрожат руки.

— Всему свое время, кардинал, всему свое время. — Официант кивнул и через минуту вернулся с двумя чашками кофе. Элегантным движением поставил их на стол и удалился, плотно закрыв за собой дверь. — Прежде чем я вам что-либо передам, мы должны прояснить один организационный вопрос. Вы перевели деньги?

— Перевел, — процедил сквозь зубы Вертутти. — Сто тысяч евро на счет, который вы указали.

— Вы, должно быть, полагаете, ваше высокопреосвященство, что вашего устного заверения будет достаточно, но мне по собственному опыту хорошо известна нечистоплотность Ватикана в бизнесе. Если вы немедленно не передадите мне документ, свидетельствующий о переводе названной суммы, мы закончим разговор.

Вертутти извлек из кармана куртки бумажник. Открыл его, вытащил оттуда квитанцию и передал Мандино.