Она поцеловала меня в щеку и сказала:

— Хорошо, мама.

Я как можно крепче обняла её, поцеловала в макушку и помолилась, чтобы лечение не было слишком болезненным.

Волосы Меган выпали, и ей было очень плохо от химиотерапии, но за четыре недели она вошла в ремиссию[6].

Я никогда не забуду тот день, когда пришли результаты анализов.

Лил проливной дождь, а небо по цвету сравнялось с пеплом.

Я стояла у окна в игровой комнате больницы и смотрела, как струйки дождя сбегают по стеклу, а Меган в одиночестве играла с куклой за столиком. Я убеждала себя: что бы ни произошло, мы сможем с этим справиться. Мы не прекратим бороться. И мы достигнем победы.

Потом в комнату зашла доктор Дженкинс с планшетом под мышкой и улыбнулась мне. По её взгляду я сразу поняла, что новости хорошие, и облегчение нахлынуло на меня с такой силой, что я не могла ни дышать, ни говорить.

Из груди вырвался всхлип. Я упала на колени и зарыдала, уткнувшись лицом в ладони.

В первый раз Меган увидела мои слезы. Она положила куклу и подошла, чтобы погладить меня по спине своей маленькой нежной ручкой.

— Не плачь, мамочка, — сказала она. — Все будешь хорошо, увидишь.

Я засмеялась, подняв глаза на неё, и заключила дочку в свои любящие объятия.

 После короткого периода восстановления Меган перешла в фазу постремиссионного лечения, которое заключалось в новом цикле химиотерапии, призванном помешать новому делению уцелевших раковых клеток. Хотелось бы мне сказать, что наша жизнь снова стала обычной, но после того, как мы лицом к лицу столкнулись с возможной смертью дочери, я знала, что прежняя жизнь никогда больше к нам не вернется. Она изменилась навсегда, и некоторые из этих перемен стали кардинальными.

С того дня я видела в окружающем мире больше красоты, чем до него. Я дорожила каждой секундой, обретала радость в малейших приятных мелочах, понимая, что в этом и заключается чудный дар под названием «жизнь».

Я ценила каждую минуту, проведенную вместе, поскольку знала, как драгоценно и эфемерно время. Порой я смотрела в небо и следила, как облака движутся по голубому небосводу, и хотела плакать от представавшего передо мной абсолютного величия.

Мы жили в прекрасном мире, и я чувствовала, что мне очень повезло иметь Меган рядом с собой. Я узнала, что и я, и Меган сильнее, чем мы когда-либо думали. Она победила в тяжелейшем бою и стала для меня героиней. Я уважала её и восхищалась ею больше, чем кем-либо другим в своей жизни. Она стала моим кумиром.

Вдобавок семья и друзья предлагали нам помощь и поддержку, и я понимала, как нам невероятно повезло принимать все это великодушие и сочувствие. Было чудесно ощущать эту любовь, и я чувствовала себя благословенной.

Возможно, это покажется странным, но иногда я думала, что болезнь Меган, хоть и очень страшная, привнесла в нашу жизнь что-то хорошее. Она научила нас любви и жизни. Я морально выросла, как и она, и знала, что с нами произошли основательные изменения, которые повлияют на будущее нас обеих.

Позже я узнаю, что была права.

Поскольку что-то одновременно восхитительное и пугающее всё ещё ждало нас впереди.

Следующие два года я помогала Меган во время постремиссионного лечения и дорожила каждой драгоценной минутой, проведенной рядом с ней, купаясь в радости нашего существования.

Майкл вел себя по-другому.

Конечно, он был вне себя от радости, когда Меган достигла ремиссии. Мы отпраздновали это событие, отправившись в «Диснейуорлд»[7] на выходные. Но постепенно, со временем, пока проходили недели бесконечных консультаций у врача, пилюль и анализов крови, он начал отстраняться.

Каждый вечер, приходя домой с работы, Майкл наливал себе бокал горячительного. Хотя он никогда не употреблял достаточно для заметного опьянения, этого хватало, чтобы превратить его совершенно не в того человека Он реже улыбался, и я скучала по его прежней улыбке. Переложил все медицинские заботы о Меган на меня. Не ходил с нами к врачу и не был в курсе распорядка домашнего лечения. Я всем занималась сама.

Воскресные поездки к сестре в Коннектикут также прекратились, как и моя писательская деятельность.

Не то чтобы я сильно об этом беспокоилась. Быть рядом с Меган — вот что волновало меня больше всего, но, возможно, это тоже вложило свою лепту в проблемы с Майклом.

В первые месяцы брака, когда мы были безумно влюблены друг в друга, муж был центром моего мира. Возможно, он не мог принять того, что теперь у меня была новая забота и жизненные ценности, которые стали для меня дороже его успехов в работе и ужинов в шикарных ресторанах.

Существовали вещи, которых он понять не мог.

— Это же всего лишь облака, — говорил он, когда я хотела лечь на траву и смотреть в небо. Он хмурился, когда я доставала покрывало. — Не будь столь эмоциональной. Это нелепо.

Возможно, именно в этом крылась суть проблемы. Может быть, он не мог справиться со сложностью собственного эмоционального состояния. Мы были близки к потере дочери, и порой казалось, что мы до сих пор стоим на тонком льду с глубокой трещиной посередине.

«Что если все начнется снова? Если Меган вновь заболеет? А вдруг у нас родится ещё один ребенок и с ним случится то же самое? Как мы с этим справимся?»

В первый раз это было так сложно. Я не могла себе представить, как прошла бы через этот ад заново.

И я понимала страх Майкла. Я тоже его чувствовала, но он не мешал мне любить Меган и проводить время с ней. Болезнь только укрепила связь между нами.

Я хотела быть ближе к Майклу, но он всегда был слишком усталым, не в настроении или занят.

Однажды я предложила вместе сходить к психологу, ведь больной раком ребенок определенно нуждается в нескольких психотерапевтических сеансах. Но Майкл волновался, что кто-то из его фирмы может об этом узнать, а он намеревался оставаться сильным. Теперь он стал партнером и не мог себе позволить демонстрировать слабость. Его поведение огорчало и злило меня, и мне жаль говорить, что этот раскол в наших отношениях со временем только углублялся. Я чувствовала, что все больше и больше теряю когда-то взаимную любовь.

Следовательно, когда в наш рай упала следующая бомба, его фундамент был уже непрочен. Как пара, мы были уязвимы, и с тех пор все покатилось под уклон.

 В один снежный ноябрьский день 2005 года я убирала посуду и внезапно услышала донёсшийся из ванной крик Меган. Услышав ужас в её голосе, я уронила тарелку на пол. Ударившись о плитки, она разбилась на сотню осколков, а моё сердце ушло в пятки.

«Пожалуйста, пусть это будет паук», — молилась я, устремляясь к Меган.

Когда я распахнула дверь, дочка сидела на полу, а из её носика текла кровь. Девочка скорчилась на полу, пытаясь поймать капли в ладони.

Я быстро схватила полотенце, прижала его к её носу и помогла Меган встать на ноги.

— Все хорошо, дорогая. Мама рядом. Все будет хорошо.

Но я знала, что все не так просто. С Меган что-то не так. Последнюю неделю она постоянно уставала и потеряла аппетит.

Не знаю, как я смогла сохранить ясность мыслей, пока вела её в прихожую. Мне хотелось лишь разрыдаться и закричать на кого-то, но я не могла этого сделать, потому что нужно было сосредоточиться на том, чтобы взять сумку, закрыть за собой дверь, посадить Меган в машину и отвезти ее в больницу.

После двух лет ремиссии с нормальными анализами крови и отличным прогнозом у Меган случился рецидив раковой опухоли в центральной нервной системе.