«Темп» прекрасно вписался в структуры немецкого гестапо и в американскую службу ЦРУ. Но особое влияние полковник Михаил Дурасов, возглавляющий подразделение, приобрел, конечно, здесь, в России.

В основном «Темп» специализировался на политическом сыске во времени и практически не вмешивался в местную политику. Иногда он содействовал в выигрыше какого-нибудь сражения, иногда в обмен на услуги давал необходимую информацию.

Полковник Михаил Дурасов был здесь личностью совершенно загадочной и вездесущей. Его не смели ослушаться, любой его приказ выполнялся моментально, точно и беспрекословно.

Без особого труда прочитав мысли нескольких офицеров из своего родного времени, теперь дислоцирующихся здесь, Филипп Костелюк понял, каким образом его так легко захватили.

Конечно же его предал Иван Куравский. Оказалось, что Дурасов был хорошо осведомлен о готовящемся побеге. Он вызвал к себе Куравского и предложил ему сделку. Молодой ученый доставляет Филиппа в двадцатый век, где власть Дурасова никем не ограничена и где он сможет наконец расправиться с беглецом, а взамен предатель получает возможность бежать в далекое прошлое и спрятаться там.

Измаил Кински ни за что бы не согласился на потерю автора формулы, и действовать можно было лишь в обход интересов Всемирного Банка.

«Можно было сразу догадаться, — думал, лежа на полу, Филипп. — Меня предупреждали. Он был слишком, слишком молод, этот Иван Куравский. Слишком молодой! Он солгал мне, он никогда до сих пор не наведывался в прошлое. Только теперь он там. Наслаждается жизнью!»

Филипп хорошо представил себе, как молодые люди сошли с коляски, как слуги вынесли и расставили этюдник. Как Наташа неподвижно замерла среди поля, а Куравский, поглядывая на нее жадными блестящими глазами, тоненькой кисточкой рисует портрет на холсте. Рисует, чтобы потом крепостной художник перенес образ прекрасной пастушки на фарфоровую тарелку.

— Негодяй! Негодяй! — Филипп не удержался и ударил кулаком по мягкому полу. — Мерзавец! Но, конечно, я сам виноват, нельзя же быть столь наивным.

Желая выяснить, какая судьба постигла его женщин, Филипп Костелюк мысленно вышел из тюрьмы и стал планомерно обследовать больницы города. Через некоторое время он нашел искомое. Но, увы, обе женщины уже сидели в точно такой же черной «Волге», как та, что привезла его сюда. КГБ уже добрался до них.

Кабинет, куда его привели под конвоем, отличался от кабинета на Луне отсутствием окна. Здесь точно так же плавали клочья черного дыма, здесь стоял точно такой же письменный стол, а на стене вместо белого прямоугольника был портрет. Незнакомое немолодое лицо с густыми бровями.

Рука полковника взяла табак из железной коробочки и, немного помяв его, высыпала на середину желтой бумажки.

— Присаживайтесь, — сказал он, не отрываясь от своего занятия. — Это наша последняя с вами встреча, Филипп Аристархович, и незачем изображать из себя мученика.

— Мне не кажется, что эта встреча последняя!

— Да, согласен. Мы здорово запутались во времени. Мы можем еще столкнуться.

— Можно задать вопрос?

— Почему же нет? Спрашивайте о чем хотите, Филипп Аристархович. Хотя я не вижу в этом особой необходимости. Ведь сейчас вы легко можете прочитать мои мысли.

Он резко поднял голову и взглянул на Филиппа.

— Почему вы так ненавидите меня? — спросил Филипп, и не думая садиться на стул. — Почему не убили меня раньше? Ведь я столько раз был в вашей власти? Зачем вам нужна была вся эта дикая комедия с предательствами и побегами, ведь погибли тысячи невинных людей.

— Это уже два вопроса, — сказал, закуривая только что свернутую сигаретку, хозяин кабинета. — Но я с удовольствием отвечу на оба. Видите ли, Филипп Аристархович, я слишком долго гонялся за вами и по идее давно должен был к вам привязаться и полюбить. Но, увы, — он шумно выдохнул дым, — не случилось. Не полюбил. Я хочу уничтожить вас, потому что вы самый мерзкий, самый противный, самый беспринципный и жестокий из известных мне людей. Вы помогли тассилийцам справиться с земным десантом, а это можно понимать только как измену Родине. Вам на лоб приклеили металлопластырь, помогающий даже законченным шизофреникам вернуться в разум, но вы продолжали ненавидеть своих соотечественников. Вы не пожалели своих жен. — Дурасов не повышал голоса, но похоже, это давалось ему с трудом. — Мы повесили ваш портрет на доске: «Разыскивается опасный преступник, убийца женщин», но и это вас не остановило. И самое большое ваше преступление…

Он закашлял, и Филипп вставил одно слово:

— Какое же?

— Вы все время обращаетесь к Ахану, — вместе с кашлем крикнул полковник. — А ведь вы сами его придумали, этого Ахана. И если бы только для себя.

Он сделал очень длинную паузу. Но Филипп Костелюк больше не стал перебивать своего следователя. Пусть выскажется. Филипп только внимательно, следил за мыслью хозяина кабинета, поражаясь изощренной жестокости его слов.

— Миллионы, десятки миллионов людей были введены в заблуждение вашим наркотическим бредом, — продолжал полковник, — когда, лежа на полосатом диване, вы накурились травки.

В бессознательном состоянии вы, Филипп Аристархович, воспользовались хронобассейном тассилийцев. Не выходя из наркотического дурмана, вы оказались в десятом веке. Вы не сумели даже припомнить своего имени, но это не помешало вам назваться там пастухом Дионисием и проповедовать.

— Не нужно порочить имя пророка Дионисия, — сказал Филипп Костелюк и, не желая смотреть в возбужденное лицо следователя, уставился в пол. — Не нужно! Убейте лучше меня! Не нужно этого говорить.

— Может быть, вы действительно не ведаете, что совершили, — вздохнул Дурасов. — Но ваше тело до сих пор лежит под спудом мраморной плиты, и на плите выбит золотом ваш профиль. Вы ввели сотни миллионов э заблуждение. Вы заставили этих людей молиться несуществующему Богу! Надеюсь, теперь понятно, почему я хочу уничтожить вас. Вы спрашиваете, зачем все эти гонки во времени, зачем все эти ненужные жертвы? Ликвидация преступника номер один — цель моей жизни. Но только здесь, в конце двадцатого века, я обладаю достаточной властью, чтобы вас расстрелять. В другие времена Измаил Кински почему-то настаивает на том, чтобы сохранить вам жизнь и только изолировать от общества, а я считаю — вы опасны для общества и должны быть уничтожены. Здесь нет власти Всемирного Банка, и я наконец завершу дело.

Михаил Дурасов замолчал и нервным движением затушил в пепельнице свою сигарету.

— Но вы же просили прощения, — сказал Филипп Костелюк, разглядывая собственные ноги, все еще обутые в ботинки лунного заключенного.

— Не помню такого, — слабым голосом отозвался Дурасов. — Впрочем, я допускаю, что, после того как наконец ликвидирую вас, мне захочется попросить прощения у какой-нибудь вашей же более ранней временной ипостаси.

— Вас разжалуют за самоуправство!

— Вполне допускаю и такую возможность. Но поймите, Филипп Аристархович, и это меня не остановит. — Он протягивал Филиппу портсигар. — Возьмите сигаретку. Это последняя в вашей жизни. Покурите, вы же знаете, у меня всегда отменный лунный табачок.

Вернувшись в камеру, Филипп Костелюк даже не притронулся к еде, хотя обед, обнаруженный им в нише, был во много раз аппетитнее подобного обеда в лунной тюрьме. Он встал на колени и начал молиться. Потом лег на спину и закрыл глаза. Он не испытывал страха. Понимая, что смерть неизбежна, он принимал свою судьбу и хотел, перед тем как встретится с Аханом, навести порядок в своей голове.

«Я собственной рукой убил полковника Дурасова, — думал он. — Но убил я его лишь позже. Это в моем личном времени сперва я убил его, потом он извинился передо мной, а потом он убьет меня. В его личном времени сперва он убьет меня, потом, вероятно, будет разжалован, впадет в уныние, принесет мне свои извинения в кабинете лунной тюрьмы, и лишь только после этого я убью его на немецком кладбище, всажу в него три пули в упор. Действительно, он же хотел меня предупредить тогда, он пришел туда с самыми добрыми намерениями.