— Твою мать! Очень хорошо! Сказать мне такое перед самой фиестой, когда ничего нельзя поправить. Прикажешь послать в задницу двадцать тысяч песет?

— Почему нельзя? Можно подыскать кого-нибудь взамен. Например, Пили. Пили очень милая девчонка.

— Пили до тебя далеко.

— Я останусь жить здесь, у Антонио.

— Такое может пригрезиться только с пьяных глаз!

— Ванесса! Я много о тебе думала, правда. И поставила Антонио условие: после того как мы окончательно устроимся, ты будешь к нам приезжать — на время. Иначе и быть не может — ближе у меня никого нет. Ты — моя лучшая подруга, больше чем сестра.

— Помнишь Реформку? Если забыла, то я напомню. По ночам, когда все дрыхли, я залезала к тебе в постель, и мы принимались болтать обо всем на свете, клялись никогда не расставаться, все время жить вместе.

Чаро расплакалась. По щекам потекли крупные слезы. Погоревав немного, она сполоснула лицо горячей мыльной водой и успокоилась.

— Ничего не могу с собой поделать. Перед глазами все время стоит мой отчий дом, сестренка Энкарнита, мать, отец… Уже три года, как от них нет ни одной весточки, а я все продолжаю тосковать по дому; хочется привести туда Антонио, познакомить с моими родителями, сестренкой. Или нет, пусть лучше они приезжают к нам в Мадрид. Мы не должны прерывать нашей дружбы, Ванесса. Дай мне слово, что останешься моей подругой навсегда.

Ванесса раздраженно дернула плечами.

— Мне теперь все равно.

— Не сердись, прошу тебя!

— Одного не понимаю: зачем ты постоянно твердила, будто Антонио поедет с нами в Марокко? Хотела подготовить? Могла бы сказать всю правду и раньше.

— Я сама узнала только сегодня. Антонио дал мне ответ утром, когда мы завтракали, а ты еще спала. Я просто не успела.

— Вот тихоня!

— Будет тебе, Ванесса! Скоро ты его полюбишь, вот увидишь!

— Нет, не могу поверить. Не могу тебя представить рядом с этим фотярой. Он не твой тип мужчины.

— Мы отведем тебе постоянную комнату в нашем доме, Ванесса. Чудесную комнату.

Чаро привстала и с силой притянула ее к себе.

— Хочу родить девочку. Назову ее Ванессой в твою честь, клянусь!

Ванесса опять заплакала, тихо всхлипывая на плече подруги.

— Не плачь, не плачь, дорогая, пожалуйста! Сегодня — один из счастливейших дней моей жизни.

Девушки разъяли объятия и провели некоторое время в молчании, поливая себя гелем и натирая друг другу спину.

Потом Ванесса вытянулась в ванной и заурчала от удовольствия.

— Расскажи мне что-нибудь, одну из твоих баек.

— Какую?

— Не знаю. Все равно, лишь бы в ней говорилось о чем-нибудь приятном. Например, о любви, хорошо?

— Сейчас не приходит на ум ничего путного.

— Ты мастерица выдумывать.

— Ладно. Расскажу тебе, как познакомились мои родители.

— Это не о любви. И вообще ни о чем. Не пудри мне мозги!

— Ты не права, милая. Мать вспоминала о своей любви к отцу с большой теплотой. Хочешь, расскажу, какой у нас с Антонио будет дом?

— Нет, не хочу. Даже не начинай.

— Тогда — об одной буре, в которую попал мой отец, когда вышел в море на танкере «Эль Фарол».

— Там есть что-нибудь про любовь?

— Дорогая, ну откуда? Речь идет о приключениях.

Вдруг Чаро напряглась.

— Что это?

Ванесса прислушалась.

— Похоже, кто-то стучится в нашу дверь.

— Может, полицейские? — спросила Чаро шепотом. — Не иначе как пришли за нами. Боже мой!

— Думаешь, Рафа нас обманул?

— Ванесса, дорогая, перестань меня пугать. Я и так едва жива от страха.

Меж тем крики усилились, кто-то изо всей силы колотил в дверь ногой. Мужской голос громко звал Чаро.

— Альфредо! — Чаро привстала. — Да это же Альфредо!

— Неужели?

— Я тебе говорю, это Альфредо. Слушай, слушай сама…

Чаро поднялась и, расплескивая воду, выпрыгнула из ванны. Потом подошла к двери и открыла ее рывком.

— Подожди! — завизжала Ванесса. — Не открывай!

Чаро высунулась наружу.

Альфредо бил ногами в дверь соседней студии. Его лицо побагровело от ярости.

— Альфредо! — позвала Чаро. — Альфредо!

Тот оставил дверь в покое и, повернувшись, скрестил руки на груди:

— Какого дьявола! Ты что, оглохла? — спросил он.

Чаро вскрикнула от радости и бросилась к нему с распростертыми объятиями; с голого тела ручьями стекала вода, образуя на полу грязные лужицы.

Ибрагим отобедал в ресторане «Тысяча и одна ночь», где подавались блюда русской кухни, и зашагал по улице Сан-Висенте-Феррер, засунув руки в карманы пиджака.

Около него притормозил фургон. Дверь открылась, выпустив Рафу и двух полицейских в форме.

Ибрагим медленно выпростал руки и стал ждать продолжения.

— Добрый день! — приветствовал его Рафа. — Как дела?

— Хорошо, — ответил Ибрагим. — Вышли поразмяться, сеньор инспектор?

Рафа улыбнулся.

— Надо признать, ты хорошо воспитан, тонкая штучка.

— Если хотите со мной поговорить, я не возражаю. Но прежде, позвольте позвонить моему адвокату.

— Руки на машину, козел! — приказал Рафа.

Иранец положил руки на горячий капот фургона. Рафа его обыскал и, не найдя оружия, приказал:

— Покажи документы. Пошевеливайся. Хочу на них взглянуть, просто сгораю от любопытства.

Ибрагим вытащил из бумажника вид на жительство. Но Рафа даже не взглянул на документ, молча принял его из рук иранца и стал им обмахиваться, не спуская глаз со своей жертвы.

— Что-нибудь не в порядке? Есть проблема?

— Нет, я просто попросил предъявить документы. Если, конечно, тебя это не затруднит.

— Всегда к вашим услугам, инспектор.

— Конечно, конечно, Ибрагим. Или я должен называть тебя Мулейн Шигар? Как ты предпочитаешь?

Смуглое лицо Ибрагима побледнело.

— Не понимаю.

— Не понимаешь? Ты серьезно? Какая жалость. А я старался, делал запросы, наводил справки и выяснил: некий Мулейн Шигар Мухаммед, военный в чине сержанта, инструктор Народной Иранской Армии, исчез в Мадриде год назад. А на его месте появился Ибрагим. Вы похожи как две капли воды, если не считать бороды, и, естественно, имеете одни и те же отпечатки пальцев.

Рафа швырнул вид на жительство на капот фургона. Ибрагим медленно его подобрал. На его невозмутимом лице не дрогнул ни один мускул.

— Что вам от меня нужно?

— Мои товарищи из Управления по эмиграционным делам передали мне следующую информацию: ты бы очень не хотел быть выдворенным из страны и препровожденным обратно в Иран. Там тебя давно ищут с фонарями, чтобы расстрелять. Разве не так? Ты ведь дезертировал из армии, а может, выкинул еще чего похлеще, кто тебя знает? Можно проехать до посольства и уточнить все на месте. Как тебе такой расклад?

Из бара «Эстер» шумно вывалилась молодежь; мальчишки и девчонки с любопытством остановились у фургона, к ним немедленно присоединилась группа прохожих. Один из полицейских вытащил дубинку и принялся кричать:

— Проходите, проходите! Все в порядке!

Из фургона вышел водитель.

Рафа толкнул Ибрагима в плечо.

— Тебе нечего добавить, педрило? Не хочешь кое-что пояснить, козел? Отвечай, вонючий наркоторговец, — лучше не выводи меня из себя.

— У меня при себе ничего нет, я чист, сеньор инспектор. — Ибрагим улыбнулся. — Неужели вы полагаете, что я расхаживаю по улицам с карманами, набитыми наркотиками? Между прочим, у меня статус политического беженца, и с документами все в порядке. Я под защитой Международного Красного Креста, слышали о таком? Похоже, вы не отдаете себе отчета, с кем имеете дело.

— Ты хитер, Ибрагим, а я еще хитрее. Думаешь, у меня не хватит полномочий сдать тебя иранскому посольству?

— Я подниму шумиху в прессе.

Рафа наотмашь ударил его по лицу, и иранец упал на капот фургона. К ним подошел один из полицейских.

— Осторожно, кругом люди!

Рафа надел на Ибрагима наручники, заломив ему руки назад.