Создавалось ощущение, что в глаза вставлены железные распорки.

Внутри оглушительно рвались ракеты, ослепляя его белыми всполохами.

Перед глазами упорно маячили фигуры Чаро и Ванессы. Чаро вертелась вокруг владельца бутика с задранной юбкой и без трусиков, а Ванесса, раскорячившись на коленях, трудилась в поте лица над его членом. Он даже слышал стоны хозяина и пыхтение Ванессы.

Если бы он снял их с нижнего плана, получилось бы отменное фото. Надо лишь правильно выстроить мизансцену: в кадр должны попасть спущенные брюки этого типа и Ванесса, упирающаяся руками в его голые толстые ляжки. Чаро, отодвинутая на второй план и слегка смазанная, поглаживает себя по густо заросшему паху.

Получилось бы великолепное фото, он уверен. Грандиозное фото!

Фотографии! Несомненно, его книга станет бестселлером. Он сделает большой альбом со сценами из жизни квартала Маласанья. В черно-белом цвете и с собственным текстом. Совершенно незачем связываться со всякими вшивыми писаками — чего доброго, сдерут с него половину гонорара, если не больше. Он и сам отлично справится, решено! И книга произведет эффект разорвавшейся бомбы, грянет, как гром среди ясного неба. Скажите на милость, почему люди стыдятся признаваться в том, что жаждут успеха? Какая глупость!

Он не стыдится своих амбиций. Книга будет его триумфом и не в пример более громким, чем тот, о котором он так мечтал в прошлом году и которого так и не смог добиться. Ее быстро распродадут, а потом переведут на иностранные языки, а его востребуют как профессионала высочайшего класса. Призовут в Мадридскую общину, Муниципалитет, в Совет по культуре, в банки… сберегательные кассы, органы местного самоуправления… — повсюду. Конечно, он примет участие в конференциях, но потребует не менее двухсот пятидесяти тысяч песет за каждое выступление и со временем сможет открыть на полученные деньги курсы фотографии — дорогие курсы!

Журналы — а их развелось несметное количество — буквально передерутся между собой за право публиковать его беспрецедентные материалы. Он займется репортажами из-за границы — дорогими репортажами, и организует выставки своих фотографий — дорогие выставки! Непременно, и в большом количестве. Передвижные выставки по всей Испании и по другим странам. Его будут холить и лелеять издатели, и он сделает еще много других книг, требуя деньги авансом. Именно так, предоплатой — это не обсуждается.

Ему потребуется агент.

Да, как же он мог забыть… Интервью на телевидении! И на первой полосе газет, каждый раз, когда речь зайдет об искусстве фотографии, — его имя! Потом придет черед модных и дорогих ресторанов. Вот он входит, официанты стоят перед ним навытяжку, а по столикам пробегает волна шепота: «Смотрите-ка, да это, никак, сам Антонио Сантос, собственной персоной!»

Надо побыстрей заканчивать книгу. Работать и еще раз работать! Снимать все подряд, а потом отбирать самое лучшее. Он уже собрал прекрасный материал, можно сказать сенсационный, — на эти дела у него особый нюх. Однако хватит пустых рассуждений, пора засучивать рукава и вкалывать! Никто не преподнесет ему успех на блюдечке.

Антонио уставился в потолок широко открытыми глазами и засмеялся.

— Как ты хороша, Чаро! — проговорил он вслух и опять засмеялся. — Цены тебе нет, хотя ты об этом даже не подозреваешь.

Он попытался представить ее рядом с собой на какой-нибудь презентации или премьере: за ними бегут уличные фотографы, вокруг ослепительный свет магниевых вспышек. Интересно, как Чаро будет смотреться с ним рука об руку? Если ее хорошенько отмыть и приодеть, то она может произвести фурор.

Перед глазами возникло ее тело таким, каким он видел его столько раз, — в первозданной наготе. Крепкое, упругое, полное сладострастной чувственности, с великолепно вылепленной грудью и буйными зарослями в паху, выставляемыми напоказ с бесстыдством дикарки.

Потом вдруг вспомнил девушку под виадуком, попытался закрыть глаза и не смог.

— Я должен заснуть! — простонал он. — Господи, пошли мне сон!

Но тут же вскочил с постели, и комната закружилась у него перед глазами в неистовом хороводе; ему стало холодно, и тело содрогнулось от озноба.

Согнувшись в три погибели, Антонио толкнул дверь темной комнаты и увидел крысу. Она грызла промасленную бумагу, в которую завертывали гамбургер.

Антонио вскрикнул от неожиданности. Крыса, выпустив из пасти свою добычу, ощерилась, встала на задние лапы и бесстрашно вперила в него злые буравчики глаз.

— Прочь! — завопил он. — Прочь отсюда, мерзкая тварь!

Крыса сделала прыжок и исчезла. Антонио, боясь ступать босыми ногами по полу, протянул руку и открыл ящик письменного стола.

Там лежал флакон валиума.

Антонио открыл дверь и увидел Чаро.

— Ванесса ушла с Лисардо, а мне стало не по себе. Места себе не нахожу — прямо не знаю, что со мной творится? Ты позволишь еще раз воспользоваться твоей ванной?

Солнце уже стояло высоко в небе и заливало Пласу потоками света. На улице должно быть жарко, по крайней мере теплее, чем в предыдущие дни. О том же говорили яркие лучи солнца, проникавшие в студию через слуховое окно.

Антонио отступил назад и пропустил Чаро в комнату.

— Ладно, заходи, раз пришла.

И тут же вернулся в постель. Дрожа от холода, он укрылся одеялом до подбородка.

Чаро тихо нырнула в ванную комнату, оттуда послышался шум бегущей из крана воды, будто где-то далеко дробно били в барабан.

В дверь просунулась ее голова.

— Антонио, если хочешь, можешь делать с меня снимки. Я не против. А где гель?

— В зеленой пластиковой бутылке. Там, должно быть, еще осталось.

— Почему ты меня не фотографируешь? Не хочешь?

— У меня кончилась пленка.

— Уф-ф-ф! Взгляни на меня, как я выгляжу? Вот так, хорошо?

Она стояла в коридоре в одной юбке и раскачивала из стороны в сторону голой грудью, заломив руки над головой. Ее большие темные соски метались справа налево, потом наоборот, а два темных пятна волос напоминали нахохлившихся птиц, свивших себе гнездо у нее под мышками.

— У меня больше нет пленки, — повторил Антонио, зная, что Чаро не может его слышать из-за шума воды, наполнявшей ванную.

Через некоторое время она прикорнула с ним рядом на кровати и положила голову ему на плечо.

Антонио ударил в нос запах геля, смешанный с ароматом ее тела и волос.

— Накрой меня, — попросила Чаро. — Мне тут так уютно.

Антонио выпростал руку и заботливо подоткнул одеяло.

— Мне так хорошо с тобой, Антонио. Так покойно! — Чаро потерлась лицом о его свитер, словно у нее зачесалось в носу. — Знаешь, я почему-то все время думаю об Угарте. Бедненький! Ты видел, сколько у него вытекло крови?

— Он просто тронулся умом, совсем свихнулся.

— Может быть, но все равно мне его жалко. Если один человек любит другого, а тот, другой, совсем его не замечает, в общем, как бы это лучше сказать, не отвечает ему взаимностью, то любой может сойти с катушек. Думаю, нечто похожее и произошло с Угарте. Я, наверное, тоже скоро свихнусь — Альфредо меня уже не любит.

Она помолчала несколько минут, дожидаясь ответа, но Антонио ничего не сказал, только стучал зубами от холода, который пронизывал его до костей.

Помедлив еще немного, Чаро прибавила:

— Знаешь, а ведь я страшно ревнивая. Когда влюбляюсь по-настоящему, то действительно… в общем, сильно от этого страдаю. Антонио, — позвала она, — ты был у Барбары? Красивая девчонка, ничего не скажешь. Да к тому же актриса.

— Да, был, но совсем недолго, — ответил тот.

— Вы занимались любовью?

— Нет.

Чаро привстала и пристально на него посмотрела. Антонио протянул руку и легонько погладил ее по груди. Пальцы нащупали соски, остро выступавшие под тонкой майкой.

— Знаешь, я сыт тобой по горло. Ты все время меня дурачишь — заводишь, а сама в кусты.

Чаро заплакала и еще сильнее к нему прижалась.

— Антонио! О, Антонио! — всхлипнула она. — Не надо так со мной. Подожди. Я умоляю тебя, подожди еще чуть-чуть. Во мне еще живо чувство к Альфредо, но оно скоро умрет. Тогда я буду твоей, вот увидишь, и буду любить тебя, как никогда и никого не любила.