— Когда я стану взрослым и буду сам все решать, я приеду и заберу тебя, — прокричал Кнут, а девочка недоверчиво посмотрела на него и спросила:
— А кто тебе сказал, что я этого захочу?
— Ладно, — ответил Кнут, — потом захочешь.
Девочка была на два года его моложе, и Кнут представлял, как он входит в незнакомый порт, а она, стоя на причале, не сводит с него восхищенных глаз. Мечтал он и о татуированном члене, который он достанет из штанов, когда девочка поднимется на борт. Пока что, с помощью линейки Аскиля, он намерил лишь тринадцать сантиметров — при полной эрекции, но все впереди, думал он, теперь у меня, во всяком случае, есть рожок, такие вот мысли крутились у него в голове, когда он позже, вернувшись домой, увидел, как двое полицейских и возмущенный продавец разговаривают с Аскилем возле сарая.
— Вот он! — закричал продавец, указывая на преступника. Кнут развернулся, а Аскиль заорал:
— Иди-ка сюда, воришка, иди сюда быстро!
— Кто бы говорил! — прокричал Кнут, убегая от них. — Загляните лучше в сарай!
Но никто из полицейских не посчитал необходимым заглядывать в сарай. В конце концов, речь шла всего лишь о жалком хромированном рожке, и все видели его на проржавевшем велосипеде преступника. Кнут поехал к порту. По пути ему снова встретилась девочка, и он прокричал:
— Я обязательно приеду, не сомневайся.
Она высунула розовый язык, демонстрируя тем самым отвращение к его словам.
— И тогда я поцелую твой язык! — прокричал Кнут, направляясь в порт. Начинался дождь, и его все больше и больше охватывало отчаяние. Что он скажет, когда вернется домой?
«И какого черта я взял этот рожок, — ругал он себя, спрятавшись от дождя под навесом, — меня и так никогда в покое не оставляют». Ему казалось, что Аскиль все детство неусыпно следил за ним. Отец совал свой нос повсюду, врывался без стука в комнату, в которой он жил вместе с сестрой, рылся в его вещах и распахивал дверь в ванную настежь, не чувствуя уважения к личной жизни других людей или, например, не думая, что может застать сына без штанов, измеряющего линейкой длину своего возбужденного члена. «Хе-хе», — произнес тогда Аскиль.
«Я больше не вернусь домой», — думал Кнут, но когда он позднее, набравшись смелости, спросил первого попавшегося капитана судна, нельзя ли переночевать у него на борту, тот взглянул на него покрасневшими глазами и воскликнул:
— Ты что, парень, думаешь, я тут гостиницу держу?
Одежда промокла, мысли путались, хромированный рожок смеялся ему в лицо, и, когда промокший насквозь Кнут наконец-то снова тихонько прокрался в дом на Тунёвай, уже совсем стемнело.
«Идиотски улыбаясь», — как сказал Аскиль, пребывавший в скверном расположении духа из-за одной мелкой неприятности в тот день. Направляясь в центр города, он остановился перед маленькой багетной мастерской и застыл, разглядывая витрину. Мастерская был знаменита своей старинной техникой изготовления багетов, и Аскилю страшно захотелось заказать рамы для нескольких картин, и тут он неожиданно заметил, что по другую сторону витрины стоит человек, который разглядывает его. Мгновение спустя дверь открылась, и долговязый мужчина, очевидно, владелец магазина, вышел на улицу.
— Вы когда-нибудь бывали в Германии? — спросил он, и Аскиль, который не терпел никаких упоминаний о Германии, даже и о беззаботных увольнительных на берег в немецких портах перед войной, торопливо произнес:
— Нет, что вы, никогда.
— Вот как, — произнес долговязый хозяин мастерской, казавшийся чрезвычайно растерянным: говорил он как-то странно, как-то бессистемно, запинался, словно ему приходилось заново изобретать каждое произнесенное слово, — значит, я ошибся.
«Может, он тоже был в лагере? — думал Аскиль по пути домой. — Может, он что-то обо мне знает?»
Сказать, что встреча с долговязым человеком взбудоражила Аскиля, — значит, ничего не сказать. По пути домой он заглянул в «Корнер», где выпил подряд шесть рюмок водки, а потом отправился дальше — по-прежнему с ощущением надвигающейся катастрофы. И когда, добравшись до дома, увидел у сарая двух полицейских, у него не осталось никаких сомнений в том, что ему пришел конец: прошлое настигло его, и он мгновенно представил себе заголовки завтрашних газет: «Военный преступник разоблачен через 25 лет. Убил своего товарища голыми руками».
Каково же было его облегчение, когда он понял, что речь идет лишь о дурацком рожке! Дедушке хотелось рассмеяться прямо в лицо полицейским и продавцу, но вскоре появился на велосипеде Кнут, и мало того, что он не послушался, так он еще и стал намекать на ворованные велосипеды, стоящие в сарае. Неприятная история, что он вообще возомнил о себе? И может быть, это лишь вопрос времени, скоро полицейские снова окажутся у его дверей, уже с более серьезными обвинениями, например, в организованной краже велосипедов, умышленном убийстве…
Так вот и получилось, что, когда промокший Кнут явился домой, Аскиль крепко ухватил сына за короткий ежик на голове, стянул с него штаны и отшлепал по голой заднице. Использование таких крайних мер когда-то стало предметом тайного соглашения за двумя чашками кофе в Нурланне. И пока Кнут отчаянно боролся с превосходящей силой противника и еще больше — со стыдом, Ушастый, закрывшись в своей комнате, поставил пластинку Элвиса. Анне Катрине попыталась забраться под кровать, но застряла на полпути, а взволнованная Бьорк стояла в дверях, чтобы убедиться, что муж не нарушает тайного соглашения, используя, например, какие-нибудь орудия или ударяя по другим местам, кроме попы… Но Кнут предпочел бы получить пощечину, а не терпеть обращение как с ребенком. «Когда я буду взрослым и буду сам все решать, — думал он, — он, черт возьми, у меня получит!» На следующий день за завтраком никто из членов семьи не решался встретиться глазами с мальчиком, который сидел, уставившись в тарелку, пока Аскиль читал пространные нравоучения. Потом, вместо того чтобы отправиться в школу, Кнут взял из сарая велосипед и поехал в порт, чтобы снова поговорить с красноглазым капитаном. На сей раз он был настроен более решительно: уцепившись за руку капитана, он не отставал от него и наверняка встал бы перед ним на колени, если бы красноглазый капитан вовремя не сжалился над мальчиком и не позвал его в камбуз на чашку кофе.
— Но, к сожалению, я ничем не могу тебе помочь, — сказал он, разводя руками, — я иду лишь до Ольборга.
Аскиль никак не мог выкинуть из головы мысли о происшедшем. Весь день он мысленно возвращался к долговязому владельцу багетной мастерской, и призраки прошлого, которых он своим двадцатипятилетним молчанием пытался побороть, стали возникать из глубины подсознания и в конце дня соединились с образом наглого продавца, возмущавшегося плохим воспитанием ребенка. «Никого, черт возьми, не касается, как я воспитываю своих детей», — подумал он по пути домой с верфи и отправился в велосипедный магазин на Скибхусвей, бросил надменный взгляд на продавца и сказал:
— Избавьте меня от ваших мелочных претензий, мне нужен велосипед.
Дело в том, что Аскиль только что получил зарплату и большую часть денег решил потратить на самый дорогой из стоявших в магазине велосипедов. У Кнута скоро день рождения, и почему бы не подарить ему то, о чем он мечтает, почему бы по такому случаю не продемонстрировать великодушие? Особое удовольствие ему доставило наблюдать, как высокомерие продавца сменилось вежливыми поклонами, и особенно приятно было услышать, что вчерашнее воровство следует считать недоразумением.
— Даже не о чем и говорить, господин Эрикссон, вот вам прекрасный рожок в дополнение к велосипеду, и забудем о случившемся.
Полчаса спустя Аскиль появился дома с новым велосипедом, на руле сверкал огромный рожок, и дедушка был вполне доволен собой. Если уж прошлое собирается настигнуть его, то он, по меньшей мере, сделал под конец доброе дело; он уселся в гостиной, налил себе пива и начал нетерпеливо барабанить пальцами по столу. Так он и просидел несколько часов, нетерпение его нарастало, поскольку Кнут что-то не появлялся, и в конце концов Аскиль послал старшего сына на поиски младшего. Ушастому уже давно не доводилось выполнять такую миссию, но, повинуясь инстинкту, он отправился в порт и стал расспрашивать прохожих, пока один красноглазый капитан не сообщил ему, что разыскиваемый брат вполне может оказаться тем мальчишкой, который сейчас сидит у него на камбузе, отказываясь покидать судно.
