— Ой, как красиво, — воскликнула Бьорк, склонившись над сверкающими монетами, которые Ушастый чистил дважды в неделю.

— М-да, — сказал Аскиль, недоверчиво поглядывая на двухкилограммовую коллекцию монет, — и что ты с ними будешь делать?

Ушастый уже было решил повторить какие-то слова торговца монетами Ибсена, но тут вмешался чей-то голос, которого никто из них прежде не слышал. «Папа», — прозвучало рядом с ними, и у Бьорк по спине побежали мурашки — она поняла, что это говорит ее дочь, да-да, Анне Катрине стоит у них за спиной — в комнате Ушастого, и только что произнесла первое слово в жизни. Аскиль вскочил, Бьорк стала хлопать в ладоши, и уже на следующий день первое слово Анне Катрине Бьорк повторила в приемной доктора Тура, где голос моей бабушки последнее время звучал все чаще. «Она сказала „папа“», — сообщила Бьорк, усевшись на письменный стол Тура, а доктор между тем, как обычно, повесил табличку на дверь: «Опасность заражения — вход воспрещен». Бьорк пыталась изобразить доктору Туру странноватый голос дочери и одновременно смахнуть ворсинку с воротника его рубашки, но это у нее не очень-то хорошо получалось. И еще один голос — даже в большей степени, чем голос Анне Катрине — взбудоражил все семейство в эти дни, голос, раздававшийся на бергенских улицах: «Убери руки, осел, до свадьбы ты не притронешься ко мне!»

Что касается самой свадьбы, то в нашей семье всегда увлеченно обсуждался вопрос, что могла сказать Ида в брачную ночь, когда увидела татуированный член Круглой Башки. «Она, должно быть, была в полном восторге!» — говорил обычно Аскиль, на что Бьорк лишь отвечала: «Вот скверный мальчишка». И все-таки бабушка была не прочь поговорить об этом, а с годами ей все больше и больше стала нравиться эта история, которая в конце концов стала ее любимой. «Так сильно он ее любил, — говорила она обычно в конце своего рассказа, — что без колебаний позволил совершенно чужому человеку изуродовать свой крантик!»

— Что значит «изуродовать», бабушка?

— Это значит «испортить», вот дурак, — ответила Стинне, — искалечить, капут, больше не работает.

Бьорк согласно кивнула — вот так и получилось, что я в течение многих лет оставался в плену заблуждения, считая, что Круглая Башка из-за любви превратил себя в евнуха.

Аскиль был шафером Круглой Башки, подобно тому как Круглая Башка тринадцать лет назад был шафером Аскиля. Ушастый, наблюдая за венчанием, сидел тихо, а Кнут все время простоял при входе в церковь, отказываясь принимать участие в церемонии. Он был страшно разочарован двоюродным братом, а когда в доме собрались гости, устроил черт знает что. Стоило только гостям отвернуться, он выбрасывал свадебные подарки из окна, выливал шнапс в раковину — подбадриваемый Арнтом Бьорквигом, который отнюдь не был в восторге от того количества спиртного, которое Аскиль закупил по случаю бракосочетания. Кроме того, ему удалось опрокинуть свадебный торт и разорвать фату невесты, когда Ида подняла его, чтобы поцеловать в кривой нос. «Не трогай меня!» — завопил Кнут к всеобщему удовольствию и порвал фагу. «Не трогай меня!» — завопил он снова, когда Круглая Башка поймал его и потащил назад к Иде, чтобы он понес заслуженное наказание: три дополнительных поцелуя невесты. Даже на собственной свадьбе Круглая Башка расхаживал, обмотав связку резинок вокруг рукава, а на нагрудном кармане у него был прикреплен значок с девизом «В Бьорквиговой резинке есть изюминка». Он постоянно отдавал честь тестю и несколько раз пытался продать резинки гостям, которые лишь посмеивались над женихом и отпускали всякие шуточки на тему сходства между производством резинок и производством разных других резиновых изделий (намекая на то, что Круглой Башке следовало бы заняться торговлей другими резинками, до того как он в шестнадцатилетнем возрасте обрюхатил свою будущую невесту).

К вечеру, однако, гости ощутили нехватку спиртного, и Ушастого отправили в «Цирковой вагончик», чтобы пополнить запасы. Поскольку у Аскиля больше не было наличных и поскольку Бьорквиг ни в какую не соглашался выложить даже крону на шнапс, пришлось обойти гостей с кружкой, и теперь, когда Ушастый бежал через вражеский квартал, в карманах его позвякивали монеты. После того случая с папой Нильсом в сарае у него не возникало особых проблем с местными мальчишками, и тут он тоже совершенно спокойно пробежал через весь район и приобрел в «Цирковом вагончике» семь бутылок шнапса — сколько хватило денег. На обратном пути — на сей раз крадучись вдоль стен, так как из-за семи бутылок невозможно было бежать — за одним из заборов он услышал крик. Сначала он не хотел останавливаться, но когда узнал голос Линды, то решил все-таки посмотреть, что там такое. Он подкрался к дырке в заборе и увидел пустырь, где Линда что-то делала в компании с двумя мальчишками. Они заставили ее встать на четвереньки, один из них зажал ее голову между ног, а другой вознамерился ударить ее сзади большим сапогом. В одном из мальчишек Ушастый узнал Рыжую Свинью, второго он, похоже, прежде не видел.

— Нет! — кричала Линда, когда незнакомый мальчишка стащил с нее трусики и стал бить по голой заднице. — Прекратите, — плакала она, безуспешно пытаясь натянуть платье на белую попку.

На мгновение Ушастый окаменел. Потом он тоже закричал: «Прекратите!» Парни обернулись и удивленно уставились на него.

— Что за чертовщина! Кажется, это Ушастый! Что там у тебя? — спросил Рыжая Свинья, показывая на пакеты со шнапсом.

— Ничего, — ответил Ушастый. — Оставьте ее в покое.

— Оставьте в покое, оставьте в покое, — передразнил его Рыжая Свинья и отпустил Линду. — Ты просто завидуешь, — добавил он, направляясь к Ушастому. В руке он сжимал что-то похожее на камень, но когда подошел ближе, то на минуту замешкался, что имело для него роковые последствия. Через минуту Рыжая Свинья уже лежал, скорчившись, на траве, с багровым лицом, его хозяйство звенело, а незнакомый мальчишка оставил Линду и направился к Ушастому. Он был, по меньшей мере, на полторы головы выше и по виду отнюдь не был расположен шутить, когда заявил:

— Да мы тут так, шалим.

— Уходите, — сказал Ушастый, — валите отсюда.

— Послушай, это что, ее младший брат или как? — обратился незнакомец к Рыжей Свинье, который все еще не мог произнести ни слова. — Это что, ее долбаный братишка, охраняющий девственность своей сестры? Как трогательно! — воскликнул он и заржал, однако мгновенно умолк, свалившись рядом с Рыжей Свиньей.

— Давай быстрее! — закричал Ушастый Линде, поскольку та довольно долго натягивала трусы. Когда они оказались по другую сторону забора, он протянул ей один пакет. Они помчались по улицам, волосы их развевались, и остановились они только отбежав на приличное расстояние от вражеского района.

— Вот кретины, — фыркнула Линда и, тяжело дыша, прислонилась к стене. — Как моя косметика?

— Все в порядке, — пробормотал Ушастый, пытаясь стоять на цыпочках, чтобы не казаться совсем маленьким рядом с ней.

— Послушай, — поинтересовалась она, — а что там у тебя в пакетах? — Она уже залезла в пакет, ее лицо осветила широкая улыбка, и она произнесла: — Спасителя, наверное, надо поцеловать?

Вот так Ушастого в возрасте почти тринадцати лет впервые поцеловали. Линда, которой пришлось немного наклониться, засунула язык ему в рот и легонько укусила его нижнюю губу, боль заставила его отшатнуться.

— Ой! Я и забыла, что ты привык только к шару, — сказала она потом, — ну что, попробуем шнапса?

Ушастый проследовал за Линдой в кусты и уселся рядом с ней, чтобы попробовать шнапса. И здесь — вдохновленный Линдой, продолжавшей называть его своим героем, под влиянием шнапса и подгоняемый своими уже почти тринадцатилетними гормонами, он через полчаса спросил ее о том, что уже давно засело у него в мозгу.

— Слушай, — пробормотал он, — это правда, что ты… я хочу спросить… что его берут в рот?

— Что берут? — поинтересовалась Линда.