— Эй, я тоже хочу, — раздался чей-то голос, когда был закончен первый этап обработки.

— И я тоже! — закричал еще один мальчик, и грязь снова стали доставать из мешка, указательные пальцы вновь полезли в большие, огненно-красные уши, пока Пер не сказал:

— Все, беги домой. Если они не съежатся, мы завтра снова ими займемся.

В последующее время Бьорк, вооружившись ватными палочками и мыльной водой, билась не на жизнь, а на смерть за чистоту ушей сына, но как только она добивалась абсолютной чистоты, грязь снова начинала сочиться из них. «Ох уж эти уши, — вздыхал Аскиль, возвращаясь домой с верфи и заставая жену у кухонного стола, с ватными палочками. — Надеюсь, у него не воспаление среднего уха?» Они спрашивали, не больно ли ему. Намазывали термометр вазелином и измеряли ему температуру, но температуры у него не было. Потом из ушей во время ежедневного ухоочистительного ритуала стали вылавливать не только грязь. Нет, кроме грязи Бьорк доставала останки маленьких улиток, какие-то зеленоватые комочки, подозрительно похожие на засохшие выделения из носа, прелые листья и головастиков. В один прекрасный день она серьезно посмотрела на сына и сказала: «Не засовывай ничего в уши. Ты можешь оглохнуть».

Ушастый кивнул и спросил, а правда ли, что у него большие уши.

— Кто тебе это сказал? — поинтересовалась Бьорк, и Ушастый, не желавший рассказывать о тайной обработке, которой он ежедневно подвергался на улице, ответил: «Никто». В тот же день Бьорк затащила мужа в гостиную, где они целые пятнадцать минут тихонько перешептывались. Потом Аскиль вбежал на кухню, схватил Ушастого и подкинул его в воздух, так что у того все перед глазами закружилось, после чего поставил на кухонный стол.

— Гордись своими ушами! — прокричал Аскиль. — Ими ты можешь слышать то, что никто другой не слышит. Да, они помогут тебе услышать то, что не может услышать проклятое здешнее быдло!

— Э-э-э… — сказал Ушастый, придя в себя после испуга, — что такое я могу слышать, Аскиль?

— Не надо называть меня Аскилем, сынок. Называй меня «папа», договорились?

— Да, папа, но что я смогу услышать?

Поскольку Аскиль ничего не ответил, Ушастый сам попытался прислушаться. Ему было слышно, как мама в гостиной затаила дыхание; ему был слышен хрип из отцовских легких, ему было слышно легкое потрескивание и шуршание всех тех многочисленных медикаментов, которые благодаря буйной детской фантазии постепенно скопились в глубине его слуховых проходов. Со временем Ушастый услышит совершенно невероятные вещи, но сейчас он просто виновато посмотрел на отца и переспросил: «Так что же я должен услышать, папа? Объясни».

— Эти уши, — сказал Аскиль, — самые что ни на есть настоящие мужские уши! Все женщины будут просто без ума от них!

После чего он отправился к своим кистям и краскам, а Ушастый остался стоять на кухонном столе, пока не пришла Бьорк и не сняла его оттуда.

Затем Ушастый забрался в шкаф под мойкой, закрыл за собой дверцу и достал из кармана штанишек огрызок карандаша, чтобы вновь взяться за рисование головоногих существ. Обычно он рисовал только большие головы и маленькие ножки, но неожиданно огрызок карандаша дрогнул в его руке, и на лице одного из головоногих существ возник треугольник, который как две капли воды был похож на клык. Он снова и снова с восторгом повторял одно и то же движение, и колония головоногих существ, проживавших в шкафу, вскоре превратилась в колонию малюсеньких зверьков — ведь если сам создаешь своих чудовищ, то можно чувствовать себя совершенно спокойно.

Прошло немного времени — и эти монстры заполонили собой весь окружающий мир. Однажды утром Аскиль уронил бритву на пол в ванной и, наклонившись, обнаружил трех монстриков на стене под раковиной. Когда Бьорк делала уборку, она натыкалась на чудовищ под кроватями, между нижними полками в кладовой, а когда однажды, затеяв генеральную уборку и проникнув в самое сердце колонии под мойкой, увидела всех этих чудовищ, у нее мурашки пошли по коже. Она изо всех сил драила все поверхности, но без особого результата: отчасти потому, что Ушастый рисовал новых, отчасти потому, что старые чудища распространялись, словно пятна на свежеокрашенной стене, и от них никак нельзя было избавиться.

— Монстры и грязь в ушах, — сказал Аскиль однажды вечером, — что это за сын мне достался?

Несколько дней спустя Аскиль принес домой попугая аракангу по имени Кай, которого он купил у одного моряка в местной пивной. Попугай умел говорить «Дайте сладенького» и «Налей рюмку», и последняя реплика особенно приводила Аскиля в восторг. Кая водрузили на жердочку в гостиной, а на ногу прикрепили металлическую цепочку, чтобы он не мог улететь.

— А он правда из Америки? — спросил Ушастый.

Аскиль кивнул и поднял сына, чтобы тот смог как следует рассмотреть птицу: горбатый нос, разноцветные перья и маленькие быстрые глазки, напоминающие вращающиеся стеклянные шарики. Ушастый зачарованно изучал птицу, в восхищении от экзотических звуков и запахов, пока Аскиль не крикнул: «Эй, осторожно, смотри, чтобы он тебе нос не откусил!»

Позже, когда Ушастый перестал бояться попугая, Кай стал излюбленной темой бесед отца с сыном: «Может, надо налить птичке воды, папа?», «Ты сегодня разговаривал с Каем, сынок?». Как и положено любимому ребенку в семье, Кай обрел множество имен: Попка, Пташка, Болтун, Янки… — а позднее, когда попугай стал примерным учеником Аскиля и начал повторять его слова, Кая стали также называть «Дьявольское отродье» и «Адская птица». Случалось, что пьяный Аскиль с попугаем на плече бродил по городу, и благодаря этому отношение к Ушастому со стороны мальчишек, живущих в их квартале, изменилось — ведь его отец разгуливал по улицам с самым настоящим американским попугаем.

— Это и в самом деле настоящий попугай? Он умеет говорить? — спрашивали его, когда он выходил на улицу для ежедневной обработки ушей, а как-то раз он пригласил соседских мальчишек в дом, чтобы они могли рассмотреть попугая.

— Можно его потрогать? — спросил Пер, и Ушастый отвечал:

— Да, конечно, но только клюв.

Приятно удивленный разрешением, Пер сделал шаг к попугаю, но, когда его палец застыл на расстоянии пяти сантиметров от клюва птицы, Ушастый закричал: «Осторожно! Он может откусить тебе нос!» — и Пер испуганно отдернул руку.

— Ну что, боишься его трогать? — раздался писклявый голосок.

В одночасье попугай Кай внес дисбаланс в соотношение сил среди мальчишек. Пер оправдывался как только мог, но, когда Ушастый спокойно подошел к птице, снял ее с насеста и прижал свой маленький нос к огромному клюву попугая, говорить уже было не о чем.

Но обработка ушей продолжалась, и, к своему великому ужасу, Бьорк продолжала находить грязь, улиток и раздавленных насекомых в гигантских ушах своего сына. Потребление ватных палочек резко возросло, мыльная вода пенилась в металлических тазах, а в шкафчике под мойкой продолжали появляться новые монстры, еще более зловещие, чем прежде. «Это воспаление среднего уха», — заявил Аскиль, и Ушастому снова засунули смазанный вазелином ртутный термометр в попу, что представлялось ему самым страшным унижением. Каждый день мамочка спускает тебе штаны, раздвигает ягодицы и засовывает в тебя что-то холодное и неприятное, а Аскиль при этом нетерпеливо орет из гостиной: «Ну что, есть у мальчика температура?» Заканчивалось это всегда одинаково. Никакой температуры не было, но некоторые ощущения в заднем проходе заставляли Ушастого теперь испытывать смешанные чувства по отношению к маме, которая до сей поры была светлым ангелом в доме — рядом со все более непримиримым отцом. Лучше не стало и тогда, когда Бьорк в один прекрасный день, подтянув ему штанишки, посмотрела на него с загадочной улыбкой и нанесла очередной удар, сообщив:

— У тебя скоро будет сестренка.

— Это с какой такой стати? — поинтересовался Ушастый, а Бьорк ответила:

— Нехорошо задавать такие вопросы, негодный мальчишка. Спроси-ка лучше папу.