Новогодний вечер прошел бы отлично, если бы не начавшаяся под столом собачья драка. Я думаю, что во всем мире собачьи драки возникают в часы обеда, но они недопустимы на столь церемонном обеде, какой происходил в Сеги. Присутствие одного лишь господина правительственного чиновника делало обед почти священнодействием. Не важно, что господин правительственный чиновник совсем еще недавно служил приказчиком где-то у чертей на куличках, но с началом его службы в островной администрации он становится персоной, и все обязаны в его присутствии соблюдать правила приличия и, скажем, не отправляться спать раньше, чем господин правительственный чиновник отбудет восвояси. Тем более в его присутствии не следовало кормить собак под столом, даже если среди них в качестве гостей присутствуют собаки господина правительственного чиновника.

Собачья драка внесла оживление в церемонность сегодняшнего вечера. Начавшись у нас под ногами, она заставила нас встать из-за стола и занять кресла на веранде. Гости несколько оживились, и даже вербовщик сумел умирающим голосом изречь, что всякая драка на этих островах вызывается женщинами или собаками. Общее веселье закончилось в момент, когда ливень забарабанил по дырявой крыше.

Восемь человеческих существ, окруженных сплошной стеной ливня, сбились в кучу. Капли, сочившиеся сквозь крышу, немедленно промочили мое тонкое, сразу прилипшее к телу платье, а безукоризненная прическа безукоризненного господина правительственного чиновника беспомощно свесилась набок, словно хохолок какаду. Было безветренно, и кругом висела водяная пыль. Приступ лихорадки, начался у меня, несмотря на выпитое виски, на восемь часов S раньше, чем я его ожидала.

В полночь ливень прекратился. Освещенные холодным лунным светом разорванные облака над Вангуну напомнили мне небо на картине Эль Греко «Вид на Толедо». Ровно в полночь хозяин плантации торжественно подошел к краю веранды, нацелил револьвер, который обычно держал под подушкой, в скрывшуюся из виду луну и выстрелил.

— Желаю вам счастливого Нового года, — сказал западный плантатор, очень серьезно обращаясь к Маргарет, и тут же спрыгнул с веранды, чтобы присоединиться к остальным гостям, направлявшимся к пристани.

Когда головы гостей исчезли в конце склона холма, мы увидели в стороне три очертания в длинных белых рубашках, двигавшихся между стволов пальм в направлении пристани.

— И вам я желаю счастливого Нового года! — сказала Маргарет.

И снова наступило лондонское воскресенье…

Народные празднества в Пататива совпали с европейскими праздниками.

Был сезон размножения черепах, и местное население, почти всегда лишенное мясной пищи, отмечало эти дни пиршествами и наедалось до отвала. Мы были уверены, что увидим деревенский праздник издали и, как нищие у ворот, будем ловить крохи, выбрасываемые веселящимися хозяевами. Неожиданно мы стали не только гостями, но центром внимания всех собравшихся на празднество. Более того, вместе с мужчинами мы приняли участие в охоте на черепах.

Жителей западной Меланезии мы впервые увидели с палубы «Матарама», когда отправились на восточную оконечность лагуны. Здешний миссионер уезжал в отпуск, и на проводы собралась вся его паства, примерно человек триста, приплывшая на лодках и образовавшая кольцо вокруг гордо возвышавшегося парохода. На протяжении трех часов, покуда «Матарам» грузил копру, отовсюду слышался смех — честный, хороший человеческий смех, брызжущий весельем и радостью.

Первое, чем отличаются обитатели западной Меланезии от восточной, является бьющее через край веселье. Обратный путь от входа в лагуну до нашей плантации Сеги мы проделали на маленьком пароходе, предназначенном для подвозки с берега копры. Теперь мы буксировали длинный хвост, состоявший из десятков туземных лодок, с которых непрерывно слышался смех. Наш маленький пароходик оставлял за собой сильную волну, и туземным лодкам пришлось двигаться строго в кильватере, иначе, попав в волну, хлеставшую, как пастуший кнут, они теряли равновесие и опрокидывались. Вслед за передними опрокидывались идущие сзади, и мы были свидетелями звонкого смеха, когда на поверхности воды появлялись блестящие темные головы потерпевших кораблекрушение. Когда они смеялись, оскал белоснежных зубов сверкал, как рог луны на черном небе.

Здешние меланезийцы отличаются более темным цветом кожи, имеющим оттенок коричневой сливы, который получается, если смешать красную марену с умброй. Рядом особенностей они напоминают чистокровных негров; например, у них было то, что мы называем «открытым лицом»; широко расставленные глаза отличались большими белками и ясно очерченными зрачками; обычные брови лишали здешних жителей насупленного вида, столь характерного для восточных меланезийцев. Любопытно отметить, как эти незначительные физические детали резко меняли облик западных обитателей, делая их приветливыми и приятными на вид.

Именно этот очаровательный народ составлял среди всех обитателей островов основную группу охотников за человеческими черепами. Совсем еще недавно, до того как правительственная администрация утвердила свою власть, в прибрежных деревнях здесь использовался любой повод для отрубания голов. Не играло никакой роли, чья голова летит с плеч: друга ли, врага ли, но голова должна служить украшением новой боевой лодки, спускаемой на воду. Спрос на человеческие головы был столь велик, что образовывались шайки профессиональных головорезов наподобие профессиональных убийц в Чикаго. За определенную плату головорезы поставляли свежесрубленные головы, не считаясь с полом, возрастом и дружбой.

Объяснение охоты за черепами дается следующее: все, что в мужчине сильно и бессмертно, сосредоточено в черепе. Когда умирает вождь, в потусторонний мир его сопровождают пятьдесят или сто сильных духом спутников. Голова вождя наравне с головами его спутников водружается на конек крыши или хранится на специальном кладбище. Тела умерших родственников закапываются в песок, а головы оставляются снаружи. В короткий срок под влиянием климатических условий голова свободно отделяется от закопанного туловища, и ее уносят в постоянное хранилище.

Однажды, плавая на лодке по лагуне, мы обнаружили кладбище черепов, расположенное на коралловом островке, а вернее коралловой скале, торчащей при большой воде футов на двенадцать в высоту. Вся северная сторона скалы была срезана уступами, вдоль которых стояли двести — триста черепов.

Рискуя порезать ноги об острые выступы кораллов, что всегда приводит к образованию язв, мы вскарабкались наверх и стали искать подходящий череп, который должен был стать трофеем нашей экспедиции. Кладбище было очень древним, и никто из местных жителей не знал его происхождения. Это позволило нам безнаказанно его посетить и подвергнуть детальному изучению. Черепные коробки валялись в изобилии, но у большинства черепов отвалились и упали в море нижние челюсти. Везде лежали вывалившиеся зубы и украшения из раковин. Раковины были обработаны в виде тонких дисков, имеющих отверстие в середине; видимо, это были звенья небольшого ожерелья.

Здесь же встречались большие кольца — около шести дюймов в диаметре; такие кольца и сейчас ценятся примерно в пять долларов и имеют широкое обращение в туземной торговле. Туземцы оставили нетронутым этот никем не охраняемый склад ценностей, поскольку они не знали, какие духи охраняют скалу, и предпочитали ни к чему не прикасаться.

Любопытной особенностью этих старых черепов является состояние зубов. Череп старика легко опознавался по стертости коренных зубов. Мы осмотрели десятки черепов и нашли в них очень мало испорченных зубов, вопреки утверждениям зубных врачей, что нынешние дикари страдают от кариеса не меньше, чем цивилизованные пожиратели сладостей. С другой стороны, выпадение зубов или легкость, с которой они вынимались, доказывали заболевание диареей.