Я спустилась с веранды вниз и с трудом прокладывала себе дорогу среди туземцев, окружавших каждую группу танцующих. С широко раскрытыми ртами и сверкающими от восторга глазами, зрители так были увлечены празднеством, что даже не уступали дороги белой женщине, что они охотно всегда и повсюду делают. Танцоры размахивали руками и, прыгая из стороны в сторону, зачастую наносили безропотным зрителям сильные удары, не вызывая чьего-либо недовольства или сопротивления. Временами казалось, что танцоры обезумели; их глаза налились кровью, а потоки пота размыли узоры красок на лицах. Отбивая резкую дробь пустыми орехами или раковинами, танцоры размахивали ветвями или листьями; на прическах колыхались полосы гофрированной бумаги, а повязки на запястьях трепетали, как бешеные. Кругом стояли облака пыли, и все было пропитано запахом кокосового масла, разгоряченных тел и своеобразно острым ароматом травы.

Обливаясь потом, струившимся со лба мне в глаза, я пыталась фотографировать, но не хватало рук, чтобы отталкивать мешавших моей работе людей. Меня охватил панический страх; когда я очутилась одна в толпе туземцев, среди диких людей, ревущих во весь голос и бьющих в барабаны…

У меня захватило дыхание, но бежать было некуда. Каждый человек, когда-либо переживавший панический ужас, поймет мое состояние.

Однажды я пережила нечто подобное, находясь в переполненном лифте большого магазина. Дверь лифта, закрываясь, прищемила ногу какой-то женщине, и, когда лифт начал опускаться, женщина повисла под потолком кабины. Мгновенно лифт наполнился нечеловеческими криками, а многие женщины упали в обморок, но оставались в вертикальном состоянии, так как падать было некуда. Кабина лифта с людьми превратилась в клетку со зверьми женского рода, которые царапались, молотили руками и неистово кричали. Это была массовая паника.

Теперь, зажатая со всех сторон судорожно дергающимися темнокожими людьми, я ощущала нечто сходное. Это было ощущение, не поддающееся разумному объяснению или контролю. Возможно, что ритм движения окружающих меня людей совпал с моим внутренним ритмом, как это происходит в момент, когда колебания, вызванные шагами людей, идущих по мосту, достигают в общей сложности такой силы, что под ее влиянием мост рушится.

Одна из мало приятных особенностей туземных танцев заключается в том, что они не прекращаются до тех пор, пока танцоры не падают в изнеможении. Сейчас они плясали и плясали с искаженными лицами, и этот танец был похож на самобичевание.

Но это был всего лишь народный праздник, устроенный новообращенными христианами в честь отъезжающего духовного пастыря. Интересно, как бы выглядело празднество, отмечающее подготовку к воинственному набегу?

Англичане известны своей склонностью к парадоксам, и, когда мне удалось добраться до веранды, где я себя почувствовала в безопасности, меня встретили чашкой чая и пирожными. Пока внизу толпа бесновалась в истерическом танце, здесь сидели и медленно распивали чай; я вспомнила о римских императорах, лениво жевавших финики, пока на арене львы терзали христиан.

Солнце садилось за бухтой, освещая кровавыми лучами безумствующую толпу. Пальмы сверкали яркой зеленью на фоне небес цвета раздавленной земляники. Посмотрев на миссионера, я увидела его смущенное лицо: он провел здесь двадцать пять трудных лет, насаждая среди дикарей христианское просвещение, и сегодня, накануне своего отъезда, понял, что все было напрасно и что овцы его стада остались прежними волками. Внизу, возле самой веранды, танцевала группа из шести человек; расположившись попарно, они яростно прыгали и разыгрывали странную пантомиму. Каждый из них был одет в рубашку, какую туземные женщины надевают при входе в город, а под рубашками были положены палочки, отлично имитировавшие очертания женской груди. Это была единственная группа танцоров, вызывавшая у зрителей дружный смех. Каждый танцор держал в руках корзинку с куриными яйцами и поочередно подходил к миссионеру и клал яйца к его ногам. Яйцо, принесенное женщиной, имело какой-то символический смысл, понятный миссионеру, но он не пожелал объяснить нам его значение.

Теперь, когда мы увидели, услышали и прочувствовали туземное празднество, было решено увековечить это своеобразное зрелище на полотне. Мы не ставили себе задачей изобразить именно это зрелище, увиденное с высоты миссионерской веранды; оно не является типичным, и подобные толпы собираются только по инициативе белого населения, да и то один раз в полсотни лет. Мы собирались изобразить маленькое деревенское празднество.

Мы начали с того, что позвали в музей Томбата и его сородичей и предложили примерить имеющиеся там украшения, характерные для их района. Наши модели были очень довольны, поскольку им удалось собраться вместе и, главное, освободиться от повседневной работы; они разукрасили себя полосами белой глины и листьями и позировали группами, принимая различные танцевальные позы, а я их фотографировала. Томбат, которому пришлось позировать для индивидуального рисунка, разыскал в музее украшение колдуна, используемое в праздничном танце. Это украшение больше всего напоминало высокий зонт, покрытый белыми остроконечными перьями и размалеванный снизу полосами белого и синего цвета. Все сооружение покоилось на пятифутовых подпорках, устанавливаемых на плечах танцующего. Сделанная из длинной пышной травы рубашка, свисавшая до колен, скрывала человеческую фигуру.

Как большинство масок, употребляемых в туземных танцах, сооружение было громоздким и малоприспособленным для носки, но Томбат влез в него и под завывания своих соплеменников из рода То сделал несколько неуклюжих прыжков, чтобы показать нам, как надо действовать. Мы не имели ни малейшего представления о значении этой маски и не понимали, что изображают перед нами своим пением и танцами представители рода То. Но все же мы начали работу над этим материалом.

К несчастью, ширина холста была всего лишь сорок дюймов, и это помешало нам дать панораму, как того требовал хороводный танец, а для того чтобы вместить высокую маску, нам пришлось избрать вертикальную композицию.

На протяжении трех недель я напрасно работала над картиной: в ней не хватало главного — пыли, запахов, жары, полузадохшегося дыхания людей, безумия, а более всего — ритмического движения, способного разрушать мосты и обращать в бегство художника, даже если он способен заниматься охотой за головами.

Мы сомневаемся, что кому-либо удастся изобразить в рисунке нечто подобное, разве лишь в форме абстрактной символики.

Но что тогда будет перед вами? Только не соответствующая действительности выдумка…

Прежде чем юго-восточные муссоны принесли дожди, наступила пятинедельная засуха, которая после сухого сезона показалась не особенно долгой и изнурительной.

Каждый велосипед или автомобиль, проезжавший мимо наших окон, поднимал облака врывавшейся в комнату белой пыли, и Рабаул стал форменным адом, населенным раздраженными людьми. Знакомый нам судья утверждал, что никогда не поступало столько судебных дел и что на суде свидетели несут полнейший вздор и даже вступают в драки. Двое наших знакомых поочередно разбились насмерть при автомобильных поездках, во время которых они пытались «проветриться». Один знакомый плантатор был найден мертвым. Супруга и помощник управляющего плантацией были арестованы по подозрению в отравлении плантатора. Хотя оба были оправданы, помощник все же покончил жизнь самоубийством. Дочка другого плантатора сбежала с чужим мужем, а законная супруга покончила с собой, чтобы не мешать счастью мужа. Незамужняя дочка одной из наших знакомых, у которой мы всегда играли в теннис, забеременела, что было неслыханным для молодой особы, недавно окончившей в Австралии очень привилегированное женское училище. Казалось бы, подобного скандала вполне достаточно даже для Рабаула, переживавшего этот трудный климатический сезон, но не тут-то было. В соседнем поселке некая белая «девственница» родила ребенка от туземца, которого едва не линчевали с давнишним энтузиазмом наших южных штатов.