Была ночь, пурпурно-голубая безлунная тропическая ночь…

Когда в темноте показался Тулаги, нас охватило не сравнимое ни с чем волнение ночного прибытия в незнакомый порт: кто знает, что предстанет перед нами с рассветом! Сейчас мы видели перед собой неясные очертания острова, поблескивавшего далекими огнями, похожими на огни рождественской елки. Где-то внизу огни сливались в сплошную массу света, которая мало-помалу распадалась на отдаленные фонарики, пляшущие на фоне темной воды и освещающие неясные очертания небольших лодок. Затем повсюду возникли силуэты людей, послышались свистки, возгласы и крики, сливавшиеся в протяжный вопль — самый волнующий звук на островах, которым встречают прибытие судна.

«Матарам» бесшумно, с остановленными машинами, впервые умолкнувшими с момента захода в Брисбен, плавно и торжественно приближался к берегу, притягивая к себе толпу маленьких лодок, стремившихся навстречу, как танцоры на танцевальную площадку.

Послышался грохот отдаваемого якоря, шум спускаемого трапа, дробный топот ног пассажиров, бросившихся к сходням, и стук лодок, ударявшихся внизу о корпус «Матарама».

Мы вдыхали аромат земли, доносившийся к нам дуновением теплого бриза. Пахло сладко, как будто от таза с кипящим вареньем. Стучали по ступенькам трапа проворно бегущие ноги, слышались возгласы, крики и смех. Нас оттеснили в сторону.

Вдруг нас кто-то сзади обнял; это была молодая миссис из Руавату, та самая, что везла своего малыша, спешившая познакомить нас со своим высоким, молодым мужем.

— Я еду домой! — взвизгнула она с таким выражением, будто это было для нее неожиданностью. — Когда «Матарам» прибудет на Гвадалканар, обязательно сделайте остановку…

После этого она исчезла.

Что она подразумевала под словами «сделайте остановку»? Зайти к ней на чашку чая? Это очень любезно, но не слишком ли далеко для чашки чая, если мы будем вынуждены пережидать события в гостинице здесь, в Тулаги?

Кто эти одетые в защитную форму люди, ринувшиеся в пароходный бар с поспешностью, словно там возник пожар? Наверное, это и есть «строители империи». А что творится на нижней палубе? Вероятно, там тоже пожар. Что это за толпы темных голых людей, карабкающихся на борт парохода и издающих воинственные кличи команчей? Как все это похоже на начавшееся восстание. Может быть, это и есть малаитянская война?

Мы оторвались от созерцания нижней палубы и оглянулись: мы были одни. Кругом слышался отчаянный шум, но рядом с нами не было живой души, и мы решили спуститься на нижнюю палубу, чтобы узнать, как обстоит дело с войной. Но тут появился наш буфетчик с патефоном в руках, а за буфетчиком шагал еще человек с пачкой патефонных пластинок. Буфетчик завел патефон, поставил пластинку и удалился, оставив музыкальную часть на попечение своего помощника. Потом появился капитан, но на этот раз не в накрахмаленном кителе. На шее капитана висело, как у спортсмена, купальное полотенце, а его мощный корпус охватывал синий прорезиненный передник на манер кухонного.

— Где же малаитянская война? — спросили мы.

— Война? — рявкнул он, сотрясаясь, как гора студня. — А вы не заходили в бар? Подождите немного, война явится и сюда. А пока разрешите вас пригласить на танец… — И, не снимая полотенца и передника, он закружился со мной в танце. Не успели мы протанцевать поперек палубы, как я поняла назначение прорезиненного передника. Не будь его, я была бы вся в поту, стекавшем с шарообразного капитана, а так я ограничилась только прикосновением его мокрых рук. До этого момента я не считала сегодняшнюю ночь чрезмерно жаркой, но сейчас пот ручьями лился с нас обоих. Он лился с головы, капал с подбородка, бурными потоками несся по груди и спине, стекал по ногам на мои полотняные туфли, которые очень скоро промокли насквозь, а ноги распухли и вылезали из туфель.

От капитана воняло потом (я не могу подобрать более мягкого определения), и время от времени он останавливался, вытирал подбородок и шею промокшим полотенцем, и мы снова вальсировали, задыхаясь и обливаясь потом.

Это было установленное правилами открытие капитаном вечернего бала на пароходе, независимо от того, идет ли война или воцарился мир. К моменту, когда я успела промокнуть насквозь, наша палуба стала наполняться людьми в защитной форме. Маргарет, в пропотевшем вдоль всей спины платье, разбрызгивая капли пота, танцевала в объятиях рослого Нэнкервиса. При следующем круге я на мгновение увидела лицо Маргарет. Оно выражало острую муку, так как на этот раз Маргарет была в объятиях какого-то джентльмена в коротких брюках, который вертелся волчком. Я уверена, что никакие двуногие существа мужского пола не могут вытворять то, на что способны австралийцы, вдохновленные звуками танцевальной музыки.

Потом наступил мой черед. Мы были двумя единственными противниками этой армии грубо толкающихся, сильно потеющих и нагрузившихся пивом партнеров. Половину этой армии мы победили; вторая половина благоразумно избежала поражения, укрывшись внизу, в баре, где наливалась ледяным пивом, которое отсутствовало шесть недель, до момента прибытия «Матарама».

Конечно, никто из волонтеров не мог рассказать о событиях больше, чем мы знали по радио. Более того, никто из них не принимал событий всерьез. Возможно, что все войны таковы: чем ближе к ним находишься, тем меньше в них обнаруживаешь романтики. А здесь, на островах, все напоминало вздорное содержание опереток Джильберта и Салливена. Местные плантаторы со всей серьезностью сформировали волонтерскую армию, так как, по мнению плантаторов, здешнее начальство действовало слишком медленно и не торопилось просить центральную администрацию на островах Фиджи о присылке воинских частей для усмирения малаитян. (Обо всех волнениях туземцев надлежит доносить центральной администрации на островах Фиджи. Здешнее начальство не склонно к посылке донесений, портящих служебную репутацию губернатора, который может занимать этот политический пост сколько угодно лет, если имеет хороший послужной список и соответствующие приятельские связи в австралийских министерствах. Если же какой-нибудь администратор позволит туземцам убивать за один раз больше одного белого, репутация будет испорчена. Что касается организации плантаторами собственной армии, то это был неслыханный скандал.)

Начальство отомстило плантаторам на свой лад, заставив волонтеров заниматься строевой подготовкой под палящим солнцем по восемь часов в день. Несомненно, местное начальство было уверено, что вместе с потом у волонтеров испарится всякое желание дальнейшего пребывания в составе волонтерской армии.

Но волонтеры претерпели все мучения и в конечном счете выхлопотали для себя армейский оклад содержания, паек и собственного командира. Они потребовали (и ухитрились получить) нечто не предусмотренное никаким армейским уставом — по кварте хорошего виски на человека в неделю, которое считалось лекарством против малярии.

Именно сегодня был день выдачи противомалярийного довольствия, а потому волонтеры считали войну с малаитянами вздором и ерундой и собирались через неделю вернуться на свои плантации, неся на своих штыках скальпы убитых врагов.

— А каковы сейчас отношения между надсмотрщиками и малаитянами-рабочими на оставленных вами плантациях? — спросила я своего задыхающегося партнера. Он взмахнул головой, как лошадь хвостом, чтобы стряхнуть с себя капли пота, и ответил на пиджин-инглиш:

— О, ничего… Они смотрят за ними как следует, по всей строгости…

Когда я направилась к Маргарет и капитану, было уже около полуночи. Палуба опустела, Нэнкервис исчез, а Маргарет сидела на поручнях и, сняв туфлю, рассматривала поврежденный партнерами носок.

Правительственный транспорт «Ренанди» стоял почти рядом с «Матарамом», и его палуба была запружена нашими воинственными партнерами.