Наш первый опыт использования Догару в качестве модели проходил в обстановке каменного века. Она охотно и радостно согласилась позировать, но как только Маргарет указала ей место для сидения, она заартачилась и не пожелала объяснить, в чем дело.

Я хотела работать на веранде дома для приезжих, чтобы использовать для портрета Догару черно-белый фон висевшей на стене циновки. Однако Догару пришлось чуть не силой заставить подняться по ступеням лестницы. В конце концов она уселась сама (когда мы уже предложили ей сесть на пол) и погрузилась в такое глубокое молчание, что даже любимые ею сигареты перестали действовать. Остальные женщины, оставшиеся в деревне, организовали в соседней хижине нечто вроде кружка кройки и шитья. Они наблюдали за нами, что было совершенно ясным из непрестанной болтовни и взрывов смеха. Время от времени Догару визжала какие-то фразы, обращенные к жительницам деревни, а как только мы устроили перерыв, Догару убежала из деревни, и больше в тот день мы ее не видели.

Я не успела закончить портрет, когда узнала, что на дом приезжих наложено табу для жителей деревни, и он является единственной правительственной собственностью на территории общинного владения. По этой причине плантатор мог привязать свою лошадь к столбу возле дома, не рискуя вызвать всеобщее недовольство. Что касается Догару, то она очень уважала все табу, наложенные белыми людьми, и охотно согласилась продолжать позировать, если ей не придется входить на веранду дома приезжих.

Первый портрет создал нам в деревне хорошую репутацию. Несомненно, что, кроме Догару, портретом никто не восхищался, но он заинтересовал население деревни. В тот вечер, когда портрет был закончен, мы оставили его висеть на веранде, и все любопытные могли его рассмотреть. Мы были уверены, что жители воспользуются нашим отсутствием для того, чтобы разглядеть мое творение во всех подробностях.

Эта реклама отлично сработала и показала чистоту наших намерений.

Так мы добились моделей…

На протяжении последующих недель экспедиция напоминала душевнобольного, у которого моменты здорового состояния чередуются с настоящим безумием.

Мы переживали трудный период приспособления к тому, что впоследствии стало для нас обычным. Я непрерывно работала, моделей было сколько угодно, так как неприязненное к нам отношение сменилось быстро растущей популярностью. Но не было ни одной модели, которая бы спокойно позировала до конца; совершенно неожиданно их охватывал необъяснимый страх, и они убегали.

С быстротой ассистента циркового фокусника-иллюзиониста Маргарет меняла на мольберте холсты незаконченных портретов. Не пытаясь объяснить или осмыслить этот калейдоскоп, я работала, словно мясорубка, изображая на холсте все, что Маргарет и Догару ставили передо мной.

Оставшиеся днем в деревне женщины (всегда оставались разные) не устраивали обычной сутолоки у прилавка перед разложенными нами приманками из «ящика чудес». Как любопытные кошки, они шныряли поблизости и принюхивались, изображая полное безразличие. Когда же мы пытались приблизиться, они прятались, но далеко не уходили.

Догару, позировавшая нам во всех случаях, когда надо было закончить какую-либо недописанную часть тела, хорошо зарабатывала и, пожалуй, возбуждала интерес, а может быть, и зависть остальных женщин. Весь свой заработок она навешивала на себя и скоро стала напоминать ходячий склад. Она носила атласный, отделанный кружевом бюстгальтер не для поддерживания бюста, а в качестве хранилища своей добычи. Длинные груди висели под бюстгальтером, а в свободном пространстве помещались плитки табака, коричневая бутылочка из-под лекарства, жестяная коробка из-под сигарет, наполненная бусами и лезвиями для бритвы, и даже рваная, скатанная в клубок розовая сатиновая юбка. Эту юбку Догару взяла ради ощущения, которое давало прикосновение к материи. Поверх этого разнообразного арсенала красовалась подвешенная на ремешке золоченая туфля, которую Догару иногда надевала на ногу. Ходить в ней Догару не могла из-за высокого каблука и издевательского смеха своих соплеменниц.

Все предметы Догару выбирала сама, и, когда окружающие нас женщины стали более доверчивыми, мы широко применили метод свободного выбора товаров, предназначенных для приманивания моделей. Позволив женщинам самостоятельно выбирать любой предмет, мы убедились в общности черт, свойственных всем женщинам мира. В то время как остальные женщины, сидя в сторонке, делали независимый и незаинтересованный вид, их соплеменница тщательно рассматривала и щупала все находившиеся перед ней товары, откладывала отдельные предметы в сторону, снова и снова возвращаясь к ним, и спустя добрый час принимала окончательное решение. В момент принятия решения она оглядывалась назад, как бы спрашивая у остальных женщин, не совершила ли она ошибки. Она никогда не благодарила, так как общепринятая форма выражения благодарности неведома меланезийцам: подарок должен быть возвращен только в форме подарка.

В этой деревне не существовало поверья, что в портрет вселяются злые духи и что он может быть использован художником во вред позировавшему. Смущенный вид наших моделей объяснялся не страхом — здесь никто не боялся позировать, — а глупейшим хихиканьем остальных женщин при каждой новой позе, принимаемой моделью. Наши модели очень быстро соображали, что мне от них нужно, и отлично сохраняли одно и то же положение головы или руки, пока я делала набросок. Большинство моделей приходило с малышами, которые сильно досаждали матерям. Вскоре мы узнали, почему туземные ребята так мало плачут. Дело в том, что они не знают в чем-либо отказа, и, как только ребенок начинает плакать, мать немедленно начинает кормить его грудью. Наш большой опыт в писании портретов американских детей приносил здесь неоценимую пользу, избавляя меня от припадков бешенства при попытках разглядеть суетящуюся модель.

Для нас навсегда осталось загадочным это полное непонимание моделями смысла кратких перерывов во время сеанса. Даже Догару, несмотря на ее сообразительность, была убеждена, что работе наступает конец, как только мы объявляем перерыв. Мы не хотели допускать переутомления моделей, так как это могло отразиться на популярности идеи позирования. Женщины сами не желали переутомляться и зачастую без всяких объяснений вставали со своих мест и уходили. Иногда они возвращались обратно, а порою Маргарет была вынуждена следить, куда они направились. Последнее было вовсе не безопасно, так как женщина могла отправиться по естественной надобности, а такое дело считается строго секретным и не допускает постороннего взора. На протяжении многих веков существует поверье, что обрезки ногтей, срезанные волосы, экскременты и плевки, если их передать колдуну, могут привести к тяжелому заболеванию или даже смерти человека.

Как правило, модель прекращала позирование в момент, когда ей это наскучивало или наступало время заняться другой работой. Зная, как важно туземной женщине выполнить порученную ей работу, мы никогда не препятствовали модели в ее уходе. Свободные от огородных работ женщины выполняли ряд легких заданий: наполняли водой тыквенные бутыли и бамбуковые хранилища, собирали все съедобное, что остается на берегу в час отлива, нарезали банановые листья, в которые заворачивается пища, когда ее пекут. Они должны были поддерживать огонь общего для всей деревни очага, чтобы камни были достаточно накалены к моменту готовки пищи (топливо для очага приносили по вечерам подростки). Обязанностью женщин было нарезать содержимое кокосовых орехов при помощи остро отточенных раковин, Орехи служили приправой к мясной пище. Иногда они отжимали измельченные кокосовые орехи сквозь пористую основу листьев и добывали кокосовое молоко или же закапывали (сроком на неделю) в землю связки бананов, становившихся мягкими и пригодными для изготовления запеканок. Женщины обязаны были плести из пальмовых листьев корзины или изготовлять юбки из листьев бананового дерева. (Наше упоминание о юбках из «травы» неправильно, поскольку слово «трава» является определением на пиджин-инглиш того материала, который идет на изготовление юбки. Никакой травы для этого дела не применяют, а пользуются банановым листом, который нарезается полосками, перпендикулярными к средней жилке листа. Полоски высушиваются на солнце до желто-коричневого цвета. Средняя жилка образует пояс, окруженный с одной стороны бахромой. Полдюжины юбок, нанизанных одна на другую, образуют одежду женщины. Длина бахромы не превышает фута, но она так ловко устроена, что никогда не задирается кверху и позволяет женщине свободно двигаться. Мы никогда не видели, чтобы женщина обнажилась более, чем допускается моралью. Даже в момент вставания с места или сидения на земле бахрома свободно свисает и оказывается вполне достаточной.)