Хотя нарисованный пейзаж напоминал блюдо шпината с ярко-красными кусками бекона, староста нашел этюд великолепным. Я приготовилась его закончить или же писать другой пейзаж, покуда основное население разбредется по своим делам, а оставшиеся жительницы будут атакованы нами по всем правилам. Но ждать нам не пришлось. К нам приближалась женщина!..
Я услышала, как позади меня кто-то четко поздоровался, и, повернувшись, увидела маленькую светло-коричневую туземную женщину. Вытянув руку ладонью кверху, слегка согнув пальцы, как бы для того, чтобы схватить плитку табаку, она улыбалась и неторопливо приближалась ко мне. Но именно сегодня мы совершили величайшую глупость и не захватили с собой табака.
— Маргарет! — завизжала я. — Живо сигарету!..
Но Маргарет давно уже следила за женщиной и держала наготове все, начиная от пояса с подвязками и кончая сигаретой и зажигалкой. Покуда мы сияли от счастья, маленькая женщина взяла сигарету, спокойно закурила от огня зажигалки, всегда приводившей в страх туземцев, и, как старый и опытный курильщик, пустила длинную струю дыма. Потом она указала рукой на картину и на пиджин-инглиш похвалила мое творение. Отдельные слова я не разбирала, но смысл был совершенно понятен.
Нет конца миру чудес! Откуда взялась эта сверхъестественная меланезийская женщина? Несомненно, она была незаурядным явлением среди местных жителей. Когда она взяла сигарету, веселые возгласы послышались от неподалеку стоящих женщин. Когда же она прикурила от зажигалки, раздался оглушительный смех. Видно было, что она «работает на зрителя», нарочито стряхивая пепел сигареты постукиванием указательного пальца, как бессознательно делала Маргарет. Сходство было слишком велико, чтобы быть случайным. Возможно, что женщина, подобно озорному малаитянскому мальчишке, дразнила или заигрывала с нами на местный лад. Кто бы она ни была, каковы ни были ее намерения, мы будем рады, если она согласится нам позировать. Тогда мы спросили, знает ли она, что значит позировать, и она ответила, что отлично знает. В доказательство своих слов она, уперев руки в бока и широко растопырив пальцы, стала в позу, повернувшись лицом к солнцу. Такая поза напомнила мне картину Домье, где расстреливаемая жертва ожидает залпа. Такую же позу всегда принимает туземец перед фотоаппаратом. Несомненно, она видала виды, эта старуха.
Принятая ею поза вызвала у женщин новый взрыв визгливого хохота, и вскоре мы с радостью обнаружили, что на нашем конце площадки народу прибавилось.
Маргарет высказала предположение, что мы имеем дело с деревенской дурочкой, потому что женщина не обижалась на общий смех. Но мне для портрета важна была интересная женская голова, а не ее содержание.
Женщина вовсе не была старой; вероятно, она была не старше сорока пяти, но почти полное отсутствие зубов и провалившиеся щеки резко очерчивали форму черепа, что представляло для меня большой интерес на данной стадии изучения лиц меланезийцев. Ее волосы были коротко острижены, что обличало в ней замужнюю женщину, и такая стрижка еще больше подчеркивала форму черепа.
Женщина ничем не отличалась от остальных: если поставить свою руку так, чтобы не видеть грудь и живот, то она казалась столь же бесполой, как малаитянин — обитатель горных зарослей. Те же узкие мальчишеские бедра, такие же узловатые колени, широкие и плоские ступни, жилистые руки и крупные черты лица. Меланезийская женщина лишена даже обычной женской талии, вокруг которой могла бы держаться юбка из травы. Она завязывает пояски ниже живота и только сильно выпуклые ягодицы мешают юбке упасть на землю. Ягодицы и груди являются единственными признаками, по которым в Меланезии можно отличить женщину от мужчины, однако чем она старше, тем легче ошибиться.
Груди нашей модели имели вид своеобразных пустых мешков и, казалось, были приделаны потом, настолько это было непохоже на нормальное строение человеческого тела. Они даже не находились на обычном месте, а свисали с нижних ребер на живот, да и цвет их был не такой, как у остальной кожи, а серо-фиолетовый. Живот был не менее интересен: словно женщина его разрисовала. Растяжение кожи при, вероятно, многочисленных беременностях разорвало тонкий слой пигмента, который делает темной кожу туземца, и все шрамы были белые. У других окружавших нас женщин этого не было. Мы настолько заинтересовались, отчего у нее такой живот и странный цвет грудей, что, вернувшись с портретом на родину, стали разузнавать причину.
Мы узнали, что серая чешуйчатая кожа является результатом кожного лишая — одной из наиболее трудно излечимых и заразных болезней. Мы сами чудом избежали заражения, пробыв столько времени в Меланезии. Замечу мимоходом, что болезнь эта отвратительна и зуд от нее нестерпимый. Примерно десятая часть туземного населения больна этим лишаем.
Шрамы на животе нашей модели, отсутствовавшие у Других женщин, объяснялись тем, что она рожала крупных Детей от европейца.
Наша меланезийка, по имени Догару, была посмешищем деревни не по причине слабоумия. Она была слишком резко выраженной индивидуальностью в обществе, где идеалом считалось быть таким, как все прочие. Много лет назад она была «экономкой» в доме плантатора и от него научилась не только говорить на пиджин-инглиш, но и обращению с белыми людьми. Связь ее кончилась так, как обычно такие связи оканчиваются, хотя они встречаются здесь не столь часто, как это пытаются изображать журналисты.
После того как она родила плантатору троих детей, из; которых в живых остался один, плантатор расстался с ней и уехал на родину. Ребенка он поместил в миссионерскую школу и обеспечил материально до достижения им совершеннолетия. Что касается Догару, то ей ничего не оставалось, как возвратиться в деревню и начать снова жизнь туземной женщины.
С точки зрения чужеземца, в этом не было ничего сложного, но жизнь в патриархальной общине совсем не то, что индивидуальное существование в наших городах. Жизнь здесь стеснена и осложнена бесконечными табу, незыблемыми правилами, условностями и родственными связями, а потому с самого начала блудная дочь общины была встречена неприязненным хихиканьем. Такое отношение было вызвано не тем, что на протяжении нескольких лет ее жизненный путь был усыпан розами, а лишь потому, что она была странным явлением — зрелой женщиной без мужа. Ее непосредственный опекун — брат матери — умер в ее отсутствие. Будь она молода, следующий по линии родства из племени матери обязан был бы дать свиней для брачного пиршества. Но она не была молода, и это послужило непреодолимой помехой (историю Догару мы узнали от нее самой, и рассказ был нам ясен только в общих чертах).
Догару надо было выйти замуж, чтобы перестать быть посмешищем деревни. Будучи маленькой и мужественной женщиной, она решила позаботиться о своей судьбе и занялась самой древней женской профессией, став деревенской проституткой.
В обществе, где о проституции не имеют ни малейшего представления, подобное занятие вызвало насмешки со стороны всех женщин. Ни одна женщина не осуждала Догару по моральным соображениям, но все дружно насмехались над подобным занятием, не входившим в круг привычного женского труда (если вам что-либо непривычно — насмехайтесь! Это правило годится во всем мире…).
Весьма вероятно, что оригинальную идею она заимствовала у своего прежнего белого хозяина, и эта идея имела в деревне практический успех. Наша бедная героиня, осыпаемая всеобщими насмешками, работала изо всех сил, пока не приобрела достаточное количество ценных раковин, на которые можно было купить нужное для брачного пиршества количество свиней. Как только появилось богатство, появился и супруг.
С момента замужества Догару заняла в обществе равное с остальными женщинами положение и стала «уважаемой личностью». Но она осталась бунтарем, вызывая отдельными выходками общие насмешки. Нам она показалась маленьким и одиноким существом. Что-то привязало ее к нам; возможно, ей просто хотелось щегольнуть перед остальными женщинами своим бесстрашным обхождением с белыми людьми, а может быть, мы были для нее источником получения сигарет, которые она, опять же вопреки всеобщему вкусу, предпочитала обычному табаку. Или же в силу чувствительности характера она солидаризировалась с нами, зная, что мы, так же как и когда-то она, являемся для жителей деревни мишенью насмешек. Несмотря на совместно проведенное время, на возможность изъясняться на понятном друг другу языке, на наличие У нас опыта в понимании людей, мы так и не раскусили сущности нашей Догару. Временами она казалась нам веселой, старенькой, нарочито паясничающей женщиной, а по временам она уходила от нас в свой далекий каменный век. Она доводила нас до того, что мы согласны были четвертовать ее, если бы только она не была для нас исключительно полезным и всезнающим сотрудником и переводчиком.
