Плантатор положил в руку одному из туземных супругов две плитки табака и вместе со старостой объяснил, чего мы от него добиваемся. Теперь все трое стояли и совещались, а муж с очень глубокомысленным видом кивал головой и поддакивал вполне по-меланезийски. Однако никто не двигался с места.
— Объяснили ли вы, что мы хотим платить за позирование? — вскричали мы.
Плантатор, конечно, забыл об этом, но не захотел сознаться и начал что-то быстро лопотать. И тут в глазах туземного супруга сверкнул огонек. Ведь все, что мы уплатим жене, будет немедленно отобрано супругом. Жена является его собственностью, для него она только вьючное животное. Мы пришли в восторг, что грубое чувство жадности заставит мужа начать переговоры с супругой.
Как выглядела его жена? Это была молодая женщина, на вид лет тридцати, хотя ей фактически не было и двадцати. Это была самая голая женщина, которую можно увидеть в общественном месте, если не считать натурного класса для художников. Вся одежда сводилась к юбке из «травы», причем длина этой юбки от пояса до конца бахромы не превышала тридцати трех сантиметров. В ушах женщины не было серег, создающих в цивилизованном мире иллюзию одетости. Голова женщины напоминала большой баклажан, на одном конце которого помещался рот, а другой был покрыт густой растительностью. Шея, плечи, руки, карикатурно-широко расставленные ноги были такими угловатыми и столь лишенными малейших отложений жира, что невольно напрашивалась мысль о тяжелом заболевании этого существа, и только абсолютное сходство с остальными женщинами опровергало эту мысль. Единственное, что не было угловатым, — беременный живот и отвисшие от тяжести молока груди. Подобный сюжет был не совсем обычным для современной живописи. В старину живописцы очень любили тему непорочного зачатия, но мы ставили себе иную задачу: изобразить исчезающую расу, а показывать ее представительниц, ожидающих потомства, было совершенно неуместным.
Женщина имела настолько усталый и измученный вид, что мы были готовы изображать добрых самаритянок, позволивших ей отдохнуть от непосильного труда. Кроме того, мы решили дать ей большую порцию табака, часть которой она сможет скрыть от своего алчного супруга.
Когда ее окликнул супруг, измученная женщина стояла в стороне и бессмысленно вертела в руках банановый лист. Мы ждали от нее рабского повиновения, но женщина даже не посмотрела в сторону мужа и не изменила глубоко страдальческого выражения лица. В ответ она выстрелила длинной очередью звуков, звонко протрещавших в деревенской тишине.
— Тр-р-р… — протрещал супруг.
— Трррррррр… Тррррррррррррр, — ответила жена.
— Тр-р-р-р, — сказал супруг.
— Тррррррррррррррррррр… Тррррррррррррр… Тррррррррр, — послышалось в ответ.
Мы были поражены. До этого момента мы ни разу не слышали ни единого звука из уст этих замученных и изможденных женщин. А тут этот пронзительный визг, словно кто-то упрямо и долго водил ногтем по стеклу. Что касается супруга, то он занялся раскуриванием трубки, плотно набитой подаренным нами табаком. Казалось, он ничуть не был смущен и тут же позабыл обо всем происходящем.
Больше всех волновался плантатор; что касается нас, то мы терпеливо взирали на то, как плитки табака переходят из рук в руки.
Короче говоря, пятеро туземных мужей потерпели поражение, пока багровый от смущения плантатор признался, что завербовать на работу меланезийскую женщину вовсе не простая штука.
Плантатору никогда не приходилось заниматься таким делом, и, как большинство европейцев, он предполагал, что туземные женщины находятся в полном подчинении мужей. А с мужьями он знал, как надо обращаться. Меланезийские мужчины настолько вежливы, что никогда не отказывают в требованиях белому человеку, даже если они и не намерены выполнять его требования. А если они говорят «да», а думают «нет», то достаточно плитки-другой табака — и тайная точка зрения в корне меняется.
Но совсем иное дело меланезийские женщины…
Все происшедшее нас крайне удивило. По существу, это было прямое восстание против рабовладельцев-мужей. Но еще с большим удивлением мы узнали о полной несостоятельности наших представлений о правовых отношениях между мужчинами и женщинами в далекой Меланезии. В этом обществе, находящемся на уровне каменного века, никому не приходит в голову, что мужчина — безраздельный владелец своей «купленной» невесты. Правда, жених уплачивает родственникам невесты выкуп (ценными раковинами или свиньями). В этом смысле подтверждается купля-продажа невесты, и супруг как бы становится владельцем жены. Но в действительности это совсем не простая купля-продажа. Подарки для выкупа невесты дарятся родственниками жениха, но стоимость свадебного пиршества, на которое приглашаются жители двух-трех деревень, вся эта масса еды и питья относится за счет семьи невесты. Очень часто стоимость съедаемых свиней и прочей снеди во много раз превышает стоимость жениховских подарков. Этот обмен ценностями является не только красивым жестом или обрядом, но имеет глубоко правовое обоснование. Если молодой супруг будет плохо обращаться с новобрачной, она имеет право вернуться в родительский дом, и тогда происходит нечто не совсем для нас обычное. Вместо того чтобы получить обратно уплаченный выкуп и использовать его на приобретение новой невесты, покинутый супруг обязан полностью возместить стоимость брачного пиршества (в различных районах имеются варианты этого правила). Если брошенный супруг захочет жениться вторично, то все подарки новой невесте он обязан сделать за свой личный счет, поскольку его родственники уже однажды выполнили свои обязательства, дав ему средства на приобретение первой супруги. Такой порядок сильно ограничивает кулачную деятельность мужей.
Если всерьез говорить о домашнем рабстве, то туземные женщины работают вполовину меньше, чем жены американских фермеров. Прежде всего это объясняется простотой образа жизни и отсутствием нарочито созданных стандартов. В здешних домах нет ненужного количества комнат, нет мудреных украшений, являющихся местом скопления пыли: здесь домашнее хозяйство просто и примитивно. Тут никто не знает дюжин простынь и полотенец, скатертей и салфеток, мужских сорочек и нижнего белья, женской всякой всячины, которую нужно еженедельно стирать и гладить. Впоследствии мы часто проводили дни в обществе туземных женщин, изучили их труд в доме и на огородах и могли сопоставить его с нескончаемым, колоссальным трудом американской фермерши. Не так легко туземным женщинам таскать на себе тяжелые корзины с огорода домой, но зато все работы по посадке, прополке и уборке урожая ведутся неторопливо, перемежаясь с болтовней и сплетнями (как, впрочем, и у всех женщин), чему крайне способствует работа на одной поляне, где каждая семья имеет свой небольшой участок. Несмотря на принесенные домой горы груза, домашнее хозяйство остается очень несложным. Вся пища готовится на общем очаге, а после еды и приготовления пищи не бывает обычных у нас гор грязных тарелок и кухонной посуды, которые надо мыть, отскабливать, сушить и ставить на место. Даже не нужно думать о судьбе кухонных отбросов, так как собаки сжирают их раньше, чем они становятся отбросами.
Покуда мы расточали бессмысленное сожаление беременной особе, выяснилось, что она вовсе не должна работать на огороде и принадлежит к числу женщин, прятавшихся от нас накануне.
Эти «женщины-рабыни» вовсе не обязаны работать до последнего часа беременности, рожать ребенка тут же, на поле, и, оставив его лежать в траве, снова приниматься за работу, как это зачастую происходит со славянками — уборщицами картофеля в родном нам штате Колорадо. Здесь существует строго соблюдаемый порядок предродового и послеродового освобождения от работы, а в некоторых районах Меланезии это правило распространяется и на мужчин, которые получают специальное питание и пользуются особым вниманием за то, что находятся в деликатном состоянии отцовства.
Туземки в такой же степени, как и белые женщины, подвержены септическому заражению в момент родов. Обычно они выздоравливают, а если и умирают, то вовсе не от отсутствия ухода, а вследствие того, что их лечат от злых духов, а не от заражения. Вопрос родов здесь пользуется не меньшим, а может быть, и большим вниманием, чем в нашем цивилизованном обществе. Подальше от деревни, в непосредственной близости от зарослей для каждой роженицы строится заново хижина, где полдюжины повивальных бабок оказывают женщине посильную помощь. Такая отдаленность родильных хижин от деревни объясняется тем, что мужчина, случайно сюда зашедший и услышавший крики роженицы, навлекает на себя гнев духов, присутствующих при рождении.
