В этих краях, на девятом градусе южной широты, солнце восходит в шесть утра, но, несмотря на ранний час, мы были вовремя на месте и облюбовали отличную стоянку для лошадей. В глубине зарослей, далеко от тропы, ведущей на огороды, мы обнаружили небольшую полянку, очищенную от кустарника, словно кто-то собирался устроить там огород. Земля была взрыхлена, но не видно малейших признаков посадки. С южной стороны полянка была отлично защищена от солнца, и наши лошади могли стоять или валяться в тени. Пятнице место решительно не понравилось, и мы принялись его бранить за то, что вместо присмотра за лошадьми он желает таращить глаза на деревенских жительниц. Но Пятница упрямо твердил, что место не годится.
Почему не годится? Что в нем плохого? Может быть, на это место наложено табу? Мы осмотрели все вокруг в поисках камней необычной формы или воткнутых в землю ветвей, служивших защитой от злых духов. Пятница следил за нами грустным взором и на все наши вопросы монотонно отвечал: «Ничего не знаю».
Такой ответ мог иметь любое значение, вплоть до того, что он не понимает наших вопросов. Произошла обычная сценка, когда все утро твердишь слова на пиджин-инглиш, переставляя их в различном порядке, а к полудню весь в поту убеждаешься, что ничего выяснить не удалось.
Подвернув брюки выше колен, опустив юбки до того же места и пообещав свернуть Пятнице голову, если он немедленно не расседлает лошадей, мы отправились в деревню.
Ровно в шесть тридцать мы подошли к месту, где дорога превращается в деревенскую площадку. Все были в сборе, не было только нашего плантатора. На площадке находилось 60–70 туземцев, и после известного нам зрелища пустой деревни все выглядело необычайным. Мы остались стоять на дороге, ожидая появления плантатора, который должен был подъехать с противоположного конца. Было тихо, слишком тихо для такого сонмища. Все туземцы разговаривали между собой, но как мало это было похоже на пронзительные выкрики рабочих-малаитян на плантациях. Тут же бегали дети и подростки, но не было слышно обычного утреннего гомона. Несколько женщин сидели в стороне и кормили грудью детей, другие подметали пальмовыми вениками землю возле хижин, а большинство бродило взад и вперед, перенося с места на место какие-то корзины и тряпки. Я подумала о том, что, может быть, и наша ходьба по комнате, когда мы по утрам наводим порядок, производит такое же впечатление бесцельности.
Что касается мужчин и юношей, то они, бездельничая, сидели по разным углам и, зевая, почесывали подмышки. Кое-кто из мужчин, вооружившись длинным гребнем, причесывал голову.
Не видно было признаков готовившейся пищи или хотя бы разводимого огня, и только кое-где виднелись люди с фиолетовыми ломтями саго в руках. Они его ели, повернувшись спиной к остальным, так как здесь считается неприличным жевать в присутствии посторонних.
Маленькие собачонки опрометью подскакивали к каждому кусочку упавшего на землю саго и, получив пинок ногой, отлетали, как резиновые.
Либо ветер изменил направление, либо мы потеряли способность стоять затаив дыхание, но вдруг все собаки подняли неистовый лай. Потом они сбились в плотную стаю, но все еще не понимали, откуда деревне грозит опасность. Собаки вертели мордами во все стороны, совсем как овцы, подвергшиеся нападению. Собачий лай странно отразился на поведении жителей, которые на мгновение замерли, как если бы вдруг остановился фильм, но как только мы смело вышли на площадь, присутствующие продолжили прежнее занятие. Фильм опять пришел в движение.
Тогда мы двинулись вперед и, сладко улыбаясь во все стороны, вышли на середину деревни. Никто не взглянул на нас, ни одна душа не подарила нас вниманием. Одни лишь собаки надрывались истошным лаем, покуда кто-то не запустил в них горстью камней. Детишки спрятались позади ног матерей и смотрели оттуда на нас, как смотрят сквозь забор. Пожалуй, только грудные дети следили за нами огромными черными глазами. Мужчины не сказали нам ни слова, но вместе с тем женщины не сделали обычных попыток к бегству. Тогда мы направились к хижине, предназначенной для приезжих представителей администрации.
Несколько позже приехал плантатор, и мы, как кошка за мышью, следили за каждым его движением. Если он обещал в течение пяти минут раздобыть нужную модель, следовательно, он знал метод, который нам следовало перенять. К нашему удивлению, вместо того чтобы привязать лошадь вдалеке от поселка, как это было настрого приказано нам, плантатор подъехал прямо к дому приезжих и привязал лошадь к столбу. Впоследствии мы узнали, кому принадлежит подобная привилегия, но узнали это не от плантатора, а трудным путем опытного познавания.
К плантатору немедленно подошел деревенский староста, и мы сразу увидели, на какую приманку он клюнул. Несмотря на возражения плантатора, мы решили дать старосте табака, примерно на доллар, чтобы этим подарком возместить убытки, понесенные деревней во время нашего первого посещения. Табак был выставлен для всеобщего обозрения, и староста пошел на него, как изголодавшаяся по хорошему корму островная лошадь идет на овес. Охотно прощая нанесенные нами обиды, староста даже не замечал нас, и все его внимание было сосредоточено на плантаторе.
Три четверти всего количества табака предназначались Для раздачи жителям деревни, поскольку поломанные нами банановые насаждения являлись общественной собственностью. Остальное количество табака подлежало передаче владельцу поврежденной хижины. Оба подарка были вручены старосте порознь и с соответствующими пояснениями. Еще несколько плиток табака были вручены старосте дополнительно, но уже без всяких разъяснений, и он принял дар без колебаний или простейших признаков благодарности. Такой подарок является обычаем, особенно если рассчитываешь на чью-либо любезность. Мы не сомневались, что с этого момента староста стал нашим покорным слугой.
Мы были уже готовы ткнуть пальцем в направлении облюбованной модели и с удивлением обнаружили, что вокруг нас никого не было. Удивительные люди! Мы вспомнили, как однажды на Пятой авеню у нашей автомашины лопнула камера: водитель такси подтолкнул нас к обочине и стал ставить запасное колесо. Не прошло и десяти минут, как собралась такая толпа зевак, состоявшая, казалось бы, из видавших всякое жителей Нью-Йорка, что понадобилось вмешательство полицейского. В другой раз, в Гаване, я обратилась к полицейскому с простейшим вопросом, как проехать в нужном направлении. Покуда я переводила его ответ, собралось почти все население Гаваны, надеявшееся что-либо узнать или увидеть. А здесь, в «дикой деревне», где жители должны страдать особой склонностью ко всяким развлечениям и обладать сверхмерным любопытством, ни один мужчина, ни даже мальчишка не подошел к нам поинтересоваться происходящими переговорами. Однако жители не расходились, что указывало на наличие интереса к назревающим событиям. Мужчины продолжали сидеть и почесываться, а женщины по-прежнему переносили всякие вещи с места на место, приняв хорошо знакомый женщинам вид озабоченности. Кое-кто начал нерешительно собираться на работу. Одна укладывала пустые пальмовые корзины; другая вплетала пальмовый лист в незаконченную корзину, стоявшую на земле. Тут меня охватила паника: а вдруг эти женщины уйдут раньше, чем переговоры плантатора со старостой придут к положительному завершению?
— Я хочу нанять вот этих, — сказала я, указывая на группу, состоявшую из пяти-шести человек. Одна из женщин, не обращая на нас ни малейшего внимания, завязывала концы холщовой перевязи, в которой лежал ребенок. Она явно собиралась уходить.
— Скорей, скорей… — торопили мы. — Не дайте им возможности уйти…
Но плантатор продолжал беседовать со старостой на тарабарском языке. Староста кивал головой, слушал с глубочайшим вниманием и непрерывно говорил одно и то же слово «йес». А дело не двигалось с места…
— Почему вы не спросите у самих женщин? — с негодованием спросили мы. — Ведь от них зависит согласие на позирование…
Никто не обратил внимания на наши слова. Это была мужская манера говорить и морщить лоб много и долго, пока будет найдено решение, и только после этого приступать к действиям. Я не сомневалась, что к этому моменту я лопну от нетерпения, а женщины давным-давно будут ковырять землю на огородах. Но без мужчин мы ничего не могли добиться, так как местные женщины не понимают пиджин-инглиш, да и путь к соглашению с женщинами можно проделать только с помощью их супругов.
