— Я так рада, что вы смогли приехать… — повторила она и поспешно добавила: — Я здесь так одинока…
Признание прозвучало как человеческая ласка, как вопль о необходимости общения между живыми существами. Очень скоро мы узнали, что этот красивый дом построен на туземный образец из местных материалов, что наша хозяйка — вдова с тремя детьми и Что она управляет плантацией без чьей-либо помощи. Болтая весь вечер напролет, хозяйка оживилась, и ее бледное, строгое лицо словно помолодело. Она нам показалась какой-то близкой и родной, и мы были счастливы при мысли о том, что нам предстоит прожить под одной кровлей по меньшей мере полтора месяца.
Первая ночь в Танакомбо напоминала сказку о принцессе на горошине. В ожидании нашего приезда хозяйка одолжила на соседней плантации кровать, но ее вовремя не доставили. Нам пришлось спать на затянутых сеткой носилках, поставленных в пристройке к веранде. Эта пристройка должна была стать нашей комнатой и представляла собой подобие маленькой туземной хижины, лишенной крыши. Возле пристройки имелась яма или канава, где мы могли стирать или мыться. Пока что это место для умывания было просто ямой, где под покровом ночи шныряли и крякали какие-то таинственные ночные существа, населяющие темные ямы в незнакомых местах.
Так очутились мы — три белые женщины с тремя маленькими детьми — в доме, окруженном джунглями и туземными селениями.
Светила яркая луна, кое-где виднелись тучи — остатки пронесшегося шторма, неизбежно возникающего при каждой нашей поездке по морю. Всю ночь ветер налетал на дом, бесчинствовал в ближнем лесу и доносил к нам звуки, резко отличающиеся от ласкового шелеста нашей крыши, крытой пальмовыми листьями. Луна, вылезая из-за огромного облака, освещала вершины кокосовых пальм, росших между нашим домом и берегом, превращая их в море мерцающих бликов. А из растущего позади нас леса слышалось нечто очень похожее на «Реку» композитора Сметаны, перемежающееся с дробными ударами дождевых капель, изредка барабанивших по крыше. Далеко на востоке обрисовывалась цепь высоких гор, прерываемая чернотой долин. Над всем этим царила величественная тишина, а здесь, под крышей, творилось нечто неописуемое: ящерицы издавали малопонятные звуки, а крысы, преследуя ящериц, носились по столбам и балкам, издавая в охотничьем азарте яростный писк. Они взлетали по нашим противомоскитным пологам, забирались под потолок, исполняя цирковые гимнастические номера на трапеции, что заставляло крышу шуршать и шевелиться. А где-то далеко в лесу таинственное существо пилило и пилило до самого рассвета, покуда ему это не осточертело. Несколько позже под домом кукарекнул петух, а ошалелые спросонок куры выскочили из черной ямы дворика и уселись на барьер веранды, раскачивая это ветхое сооружение. Потом куры завладели всей верандой и с довольным клохтаньем выбивали клювами дробь по деревянному полу, склевывая дохлых насекомых, налезших и налетевших ночью на огонь нашей лампы. Еще позже появились три собаки, сохранившие отдаленное родство с овчарками. Виляя хвостами от смущения, они обнюхивали нас со всех сторон Через противомоскитные пологи. Затем по ступеням загрохотали шаги боя — домашнего слуги, направившегося на кухню, откуда немедленно начал методично раздаваться грохот разбиваемой посуды.
Услыхав снова какое-то бормотание и шорох, я повернулась на бок, подняла полог и увидела пару черных глаз, заглядывающих через край веранды. Глаза принадлежали ребенку, вскарабкавшемуся вверх по столбу. Когда я приподняла полог, голова ребенка спряталась, словно кукушка стенных часов, и сразу же послышались вопли ужаса и взрыв гортанных звуков туземного говора.
На противоположной стороне двора сидела туземная женщина, одетая только в юбку из травы, а испугавшийся меня голый, ревущий во все горло ребенок искал спасения, пытаясь влезть матери на спину. Лицо матери метало громы и молнии, но обе руки, как ни в чем не бывало, продолжали полоть траву. По-видимому, ее лицо и руки выражали самые различные и независимые проявления чувств.
Ребенок все еще продолжал реветь, а мать метать молнии, когда на противоположном конце веранды появилась наша хозяйка. Мы были рады увидеть ее в ночной рубашке, так как слышали, что белая женщина в присутствии туземцев может ходить только полностью одетой. Распущенные волосы и повелительный вид делал нашу хозяйку похожей на леди Макбет.
Весь дом затрепетал, когда хозяйка прошла по веранде, бросая полольщице какие-то фразы на пиджин-инглиш. Курицы немедленно улетели, собаки убрались восвояси, а на кухне сразу начали готовить утренний чай. Мы не хотим подозревать нашу хозяйку в том, что она воздействовала на слугу ударом сковородки по голове, но как только хозяйка вошла в кухонный домик, оттуда донесся глухой удар, затем визг, после чего из дверей пулей вылетел слуга с розовой раковиной в руках. Слуга подбежал к веранде, повернулся лицом на восток и, напрягая жилы на висках и шее, протрубил сигнал. Это был долгий, красивый звук охотничьего рога, отозвавшийся в горах звучным эхо. Тотчас же где-то внизу, под перистыми листьями верхушек пальм, послышался рокот барабана. Это был сигнал, возвещавший начало работ на плантации. Солнце поднялось еще на дюйм и осветило лучом темно-коричневую полольщицу и успокоившегося ребенка. По неровному полу веранды раздался дробный топот босых ног, и перед нашими пологами появились две чашки крепкого горячего чаю.
— Чай подан, миссис… — возвестил слуга.
Так начался день в Танакомбо…
Не успели мы проделать сложный ритуал утреннего омовения и усесться завтракать на восточном конце веранды, где в этот час не было мух и москитов, как на дороге показалась процессия, двигавшаяся в направлении нашего дома. Две коричневые кариатиды в красных набедренных повязках, удостоверяющих принадлежность их владельцев к мужскому полу, несли на головах матрац. Еще две кариатиды несли пружинную сетку. За парными кариатидами следовали гуськом бока и спинки кровати, а сзади, верхом на коне, ехал соседний плантатор, который вел на длинном поводе двух лошадей. Процессия замыкалась скачущим жеребенком.
Следуя хорошим островным традициям, соседний плантатор явился с дарами, независимо от того, хорошими или плохими окажутся новые пришельцы. В дар были принесены бутылка шотландского виски, кровать, две лошади и слуга. Трое последних предназначались во временное пользование, пока мы будем гостить в Танакомбо. Без промедления, раньше, чем мы успели проглотить завтрак, дары были повергнуты к ногам Маргарет.
Покуда Маргарет в знак глубокой признательности была вынуждена выслушивать разговоры плантатора, я ушла с хозяйкой дома посмотреть, как одинокая женщина ухитряется управлять плантацией, что под силу только здоровому мужчине, расправляющемуся жесткой рукой с рабочими-малаитянами. Направляясь с хозяйкой к складу копры, я узнала, что на плантации работают всего лишь двое постоянных рабочих. Один из них домашний слуга, а другой старший рабочий в сушилке. Без этих рабочих хозяйка не смогла бы управиться.
Плантация была заложена, и доходов с нее едва хватало на уплату процентов по закладной. Отсутствие свободных средств не позволяло хозяйке уплатить по 25 долларов за каждого завербованного рабочего. Из-за этого плантация находилась в полной зависимости от местных жителей, которых нанимали из расчета одного шиллинга в день. Местные жители работали неохотно и лишь в тех случаях, когда им надо было заработать на табак, а получив необходимое — переставали приходить на плантацию. Постоянный старший рабочий с сушилки должен был нанимать в близлежащих деревнях поденщиков, стараться удержать их на плантации и следить за тем, чтобы они работали. Сама хозяйка этим заниматься не могла, так как туземные мужчины не выносят женского командования, даже если женщина принадлежит к белой расе.
Хозяйка скупала копру в соседних деревнях, что позволяло отправлять с пароходом достаточное количество копры, чтобы уплачивать просроченные платежи по закладной. Ссуда была получена от крупной компании, широко известной под кличкой Тихоокеанский спрут, намеревавшейся поглотить плантацию в момент, когда она начала приносить доход. Перед тем как плантатор — муж нашей хозяйки — скончался три года назад от черной лихорадки, они семь лет, отказывая себе во всем, работали над созданием плантации, которая впоследствии должна была оплатить сделанные долги. А сумма долгов выросла с рождением детей. Как бы там ни было, но сейчас близилось время, когда плантация могла расквитаться с долгами, а старший сын получал возможность уехать учиться в школе. Ему было восемь лет, а время, когда ему, по соображениям здоровья, надо было покинуть острова, было давно просрочено.
