— Подтверждаю, ты достал кусок фюзеляжа! Ты совершил подвиг! Прими мои поздравления!

Помощник водолаза и Николай тоже бросились поздравлять моего друга; мальчишки начали скакать вокруг него и визжать — устроили сумасшедшее ликование. А он — это особо отмечу — не возомнил себя героем, не стал выпячиваться и задирать нос, не устроил победного шествия — в общем, не заболел звездной болезнью. Он оставался таким же, каким был всегда — спокойным ко всяким восторгам и похвальным словам. Дым проявил еще одно свое ценное качество — скромность.

Конечно, в глубине души Дым радовался, а я так от радости не чувствовал под собой ног, но все же наша радость была не полной, ведь мы так и не пообедали, а у меня уже под ложечкой сосало, а у Дыма в желудке бурчало, как в испорченном водопроводном кране. Только когда водолазный бот ушел в низовья Великой, а жители Лесопильни отправились к своим домам, мы, наконец, съели уже остывший суп. Потом, откинувшись на песок, я сказал:

— Сегодня ты, Дым, отличился как никогда. По такому случаю предлагаю устроить отдых. К станции пойдем утром. А сегодня искупаемся, просто посидим на берегу.

Дым промолчал, потому что понял — наше путешествие закончилось.

На закате солнца, когда из-за сосен стали наплывать, похожие на дирижабли, облака, мы из подручного материала — всяких веток и палок, и куска полиэтилена, соорудили шалаш. Не столько на случай дождя, сколько для уюта.

Потом искупались, сели перед шалашом и, прижавшись друг к другу, долго смотрели на проплывающие суда… Мне больше всего нравились речные трамваи, которые шли в огнях, с музыкой. Дыму — буксиры с автомобильными покрышками на бортах; эти речные трудяги натужено толкали баржи, оставляя за собой клубки сизой гари. Дым, как всегда, был на стороне тех, кто превыше всего ставит работу, а не развлечения.

В десять часов утра мы уже сидели на платформе Идрица и ждали поезд на Москву. Над нами было абсолютно чистое голубое небо. Голубизна прямо-таки искрилась и в ней с писком носились стрижи.

Дым смотрел вдаль — туда, где за домами блестела Великая. Он был не прочь вернуться к реке, собрать байдарку и плыть к Чудскому озеру, и дальше до самого Балтийского моря. Я перебирал в памяти все десять дней путешествия.

Наш багаж состоял из одной байдарки, завернутой в полиэтиленовую пленку (сумку с посудой мы отдали первому попавшемуся рыбаку, когда рано утром причалили к Идрице). Нас с интересом разглядывал парень, сидевший с баулом на соседней скамье. Он все время усмехался, его так и подмывало что-то сказать нам. Он долго крепился, но все же не выдержал:

— Туристы заочники, ха! В вашем возрасте уже поздно заниматься водным спортом, а дворняжка она и есть дворняжка, ей только брехать во дворе. Вот у меня ротвейлер…

Дым с презрением посмотрел на парня и отвернулся. А я решил высказать этому балбесу все, что думаю о таких, как он, но только раскрыл рот, как Дым положил голову мне на колено, подмигнул и растянуто выдохнул:

— Не обр-ращай вни-имания!

Это он произнес на чистом русском языке, даже с московским акцентом. Меня не удивил этот новый прорезавшийся талант моего друга, ведь если собака талантлива в чем-то одном, она, как правило, талантлива и во многом другом (как и человек, кстати). Удивила выдержка Дыма; я подумал — каким же надо быть уверенным в себе, чтобы не замечать всякие мелкие уколы.

Я вспомнил, что благодаря Дыму, его высокому знанию лоции, мы ни разу ни во что не врезались. Он искусно руководил маневрами нашей байдарки. По сути дела, я только выполнял его команды. Конечно, случалось, мне доставалось от него: он орал на меня, отчитывал за нерасторопность, но капитан и должен быть требовательным и жестким. Мягкотелого капитана команда никогда не будет уважать, такой капитан на судне — попросту тряпичная кукла.

Вспомнил, как при крушении Дым за веревку тянул нашу полузатопленную лодку, поднимая тучу брызг. Но я забыл сказать, что когда мы с Дымом просто плавали наперегонки, он без всяких брызг, бесшумно разрезал носом гладь воды; за ним только тянулась серебристая цепочка пузырьков. И он всегда меня обгонял. И ныряет Дым без брызг; на поверхности лишь крутятся ровные завитки. Говорю совершенно объективно — Дым первоклассный ныряльщик. Да, собственно, это подтвердил и водолаз.

Я вспомнил, как во время урагана Дым спас мне жизнь. Ведь я лежал в палатке без сознания и, если бы не он, пошел бы ко дну в брезентовом мешке. В общем, потрясающий у меня дружище, ни с кем не сравнимый.

В заключение хочу отметить погоду. Дни в основном были двух видов: жаркие и очень жаркие, когда нас спасала только река и тень от деревьев. Что и говорить, погодка стояла прекрасная — точно мы заказали ее для себя. Ее и маршрут, конечно. Ведь с чем с чем, а с приключениями нам повезло.

Спустя месяц, после нашего возвращения в Москву, я получил письмо от Николая из Лесопильни. В нем он сообщал, что подъемный кран вытащил из болота обломки нашего истребителя «ЯК» времен войны. И что, по номеру мотора, определили летную часть и фамилию летчика.

А в конце года я получил бандероль из далекого сибирского городка. В бандероли лежало письмо от сестры летчика. Она благодарила нас с Дымом за то, что мы помогли разыскать останки ее брата. Вместе с письмом в бандероли лежала медаль, которую, по словам сестры летчика, сделал ее внук. Медаль представляла собой кругляк, аккуратно вырезанный из консервной банки. На нем синей краской было написано: «Отважному Дыму за героический подвиг!».

…В некоторых странах собакам поставлены памятники. В Париже — сенбернару Барри, который во время снежных лавин в горах спас сорок человек. На Аляске — вожаку упряжки Балту, который во время эпидемии доставил в занесенный снегом поселок лекарство. В Италии — Верному, который четырнадцать лет каждый вечер подходил к поезду встречать хозяина, убитого на войне… В нашей стране нет таких памятников. Я надеюсь, когда-нибудь они все же будут. И один из них — Дыму. Мой друг — беспородный, мало кому известный (разве что только в районе Великой), его заслужил. Думаю, читатели со мной согласятся.

Вы, ребята, не хуже меня знаете, что все живое на земле рано или поздно умирает — так уж устроен мир и здесь ничего не поделаешь. Понятно, нам особенно горько, когда умирает кто-то из наших близких и вы, наверняка, догадываетесь, каково мне было хоронить Челкаша и Дыма. Да, ребята, мои четвероногие друзья умерли. Челкаш умер в солидном возрасте, когда ему было тринадцать лет. Дым прожил еще больше — на целых три года. Оба моих друга лежат под огромной елью на опушке леса в тридцати шагах от моего дачного участка.

Я тяжело переживал потерю «лохматых братьев»; до сих пор мне сильно их не хватает; приезжая на дачу, я подолгу стою у их могилы, вспоминаю нашу прекрасную жизнь втроем и, конечно, наши путешествия.

Однажды зимним вечером в нашем подъезде появилась собачонка — девица, щенок. По виду ей было месяца четыре, не больше. Я сразу определил — она беспородная, но ее предки явно происходили из овчарок. Во всяком случае, уши у нее стояли и окрас был светло-рыжий, а в осанке угадывалась некая царственность, свойственная сторожевым собакам. Она была с ошейником на длинном поводке, привязанном к перилам лестницы, и я подумал, что ее хозяин находится у кого-то из жильцов первого этажа и вот-вот выйдет. Но утром, отправляясь на работу, я увидел собачонку на прежнем месте — лежит, свернувшись клубком, и трясется от холода. Я позвонил в квартиру, где жила первоклассница Аня, которая давно хотела завести собаку, но ее родители и слышать не хотели ни о какой собаке, они держали двух кошек.