В доме повсюду были кружева: над дверью, на окнах, на столе, на кровати. Геннадий с гордостью показывал белые узорчатые изделия:

— Моя жена отличная кружевница. Многие просят продать ее изделия, но разве можно продавать такую красоту?! Ее можно только дарить, ведь так? У моей Леночки золотые руки, и вообще она золотая жена. Мы по-настоящему любим друг друга, за десять лет ни разу не расставались ни на один день… Вот она — Леночка!

В дом вошла красивая молодая женщина с младенцем на руках. Поздоровалась со мной и сказала:

— Сейчас уложу дочку и будем пить чай.

— Посмотрите на эту троицу, — Геннадий кивнул за открытую дверь — перед домом к играющим Челкашу и Кольке присоединился серый кот. — Надо же, ваш Челкаш не гоняет нашего Сапфира.

— Он любит кошек, — сказал я. — Вообще всех животных любит, он самый дружелюбный на свете.

Чай мы пили на террасе. Разливая мед в розетки, Геннадий говорил:

— Вот он, наш драгоценный медок, золотистый, лечебный, от всех болезней вылечивает. Чувствуете, в нем весь букет полевых цветов? А вообще, самый вкусный мед шмелиный. Ведь мед собирают и осы, и шмели. Шмелиный самый вкусный и полезный…

Солнце скрылось за березовой рощей и стало темнеть.

— Вы, конечно, заночуете у нас? — обратился ко мне Геннадий. — Куда на ночь глядя ехать?! А утром я покажу вам наши достопримечательности. В ельнике гигантский муравейник, побольше вашей машины. А у речки водопад и дальше запруда и хатка бобров. У нас много интересного! Оставайтесь! Леночка постелит вам на террасе.

— Спасибо, но у нас в машине все удобства и широкая постель. С вашего разрешения, я только подгоню ее к дому.

После того, как я подогнал Малыша к дому, мы с Геннадием еще некоторое время сидели на скамье в саду; я курил, а Геннадий рассказывал о своей пасеке. Кольку Лена уложила в постель, Сапфир уже давно исчез в доме, но в Челкаше по-прежнему бурлила энергия — он нашел себе новое развлечение — катал голыши по садовой дорожке.

— А вон паук-рыболов, — Геннадий показал на куст смородины. — Видите, выпускает блестящую нить? Сейчас заметит какого-нибудь мотылька, начнет раскачивать нить, как леску. Мотылек полетит на блеск и приклеится.

— У вас здесь сплошные чудеса, — сказал я. — А у нас в машине тоже обитает паучок. Ловит комаров и мошек. Вместе с нами он уже пережил немало приключений. Наверняка, ему наша поездка кажется кругосветным путешествием.

— Наверняка, — улыбнулся Геннадий.

(Кстати, по возвращении в Москву я поселил паучка у нас на балконе и уже на следующий день он там обосновался по-хозяйски: сплел паутину, под жилье выбрал щель в оконной раме, но стоило мне выйти на балкон и изобразить тарахтенье Малыша и «бибикнуть», как он вылезал из укрытия — явно был готов снова ехать с нами куда угодно и на сколько угодно).

Я проснулся от женской колыбельной песни, прекрасной колыбельной, явно собственного сочинения, поскольку в нее вплеталось все, что окружало женщину. В песне были приблизительно такие слова: Я люблю свою дочку, как птица любит своего птенца, как бельчиха бельчонка, как цветы любят солнце, как пчелы нектар, как крольчиха морковку, как козленок зеленую лужайку…

Опустив дверное стекло, я увидел Лену, качающую коляску с дочкой. Прямо из машины я сфотографировал их. Позднее выяснилось — это была лучшая фотография за всю поездку, и вообще лучшая из всех, которые я когда-либо сделал.

— Доброе утро! Как спалось на нашей пасеке? — улыбнулась Лена, когда мы с Челкашом выбрались из Малыша.

— Отлично, как никогда!

Из-за кустов смородины выскочил Колька, и они с Челкашом сразу затеяли возню, словно и не расставались на ночь.

— Коля давно ждет вашего друга, — сказала Лена. — Несколько раз даже хотел подойти к машине, позвать его. Он такой сорванец, часто убегает к водопаду и в рощу. Я все боюсь — заблудится, не дай бог!.. Но мы слишком-то не ругаем его. Дети должны жить в любви, без раздоров и наказаний. Тогда из них вырастут добрые люди.

— Да, наверно. Вы с Геннадием отличная пара, и я желаю вам побольше детей. Счастливые люди должны иметь много детей, ведь от счастья и дети рождаются красивыми, талантливыми. Кстати, а где Геннадий? Он еще спит?

— Что вы! Он встает вместе с птичками и уже давно около ульев, — Лена показала в глубину сада, где за яблонями и сливами виднелись домики пчел.

К завтраку Лена напекла ватрушек; мы уплетали их с медом, запивая чаем (Челкаш лопал из миски).

После завтрака Геннадий повел меня к ельнику. (Челкаш решил остаться на участке, предпочел играть с Колькой и Сапфиром в «прятки»). Мы шли по тропе среди множества цветов, и Геннадий то и дело обращал мое внимание на всякую живность:

— Вон, смотрите, с пучком травы побежала полевка… Вон по осыпной воронке карабкается жужелица… А вон мои пчелы кружат над головками цветов, показывают фигурное катание в воздухе, — Геннадий смеялся, вздыхал: — Повсюду своя жизнь… Я иногда представляю, как сейчас в протоках бобриха обучает бобренка подрезать деревца, сплавлять их к хатке… А в лесной норе сидят, прижавшись друг к другу, лисята — ждут родителей… Но с каждым годом животным все труднее уйти от человеческого жилья, найти необжитое место. Человек теснит животных, они уже и не знают, куда податься.

В ельнике Геннадий показал мне высоченный муравейник, а на реке — водопад и хатку бобров — от этих чудес природы захватывало дух. Но что меня особенно поразило, так это загородка вокруг муравейника, а около хатки бобров прибитая фанерка с надписью: «Пожалуйста, не тревожьте лесных тружеников!».

— Твоя работа? — спросил я у Геннадия.

Он кивнул.

— Надо же кому-то о них позаботиться.

Разумеется, я сфотографировал эту «заботу».

Перед нашим отъездом Геннадий сходил в сарай и вернулся с банкой меда.

— Это вам на дорогу от всего сердца.

А Лена принесла из комнаты кружевную накидку на подушку и с улыбкой сказала:

— Чтобы вам снились хорошие сны.

На прощанье я сфотографировал счастливое семейство, вместе с котом Сапфиром.

Именно в тот день я задумал устроить выставку портретов счастливых людей. Сейчас у меня уже целый альбом счастливцев, осталось только найти подходящее помещение для выставки.

На пасеке я чувствовал себя прекрасно. И не столько от необыкновенного воздуха и лечебного меда, сколько от счастливых Геннадия и Лены; они сразу излечили меня от мрачных мыслей, ведь общаясь с такими людьми, получаешь заряд душевных сил. Так что, и вам, друзья, советую съездить на ту пасеку — не пожалеете.

Мы отъехали от пасеки всего ничего, как вдруг видим — из-под впереди идущего «Москвича» валит густой дым. Первым его, разумеется, почувствовал Челкаш, встревожился и начал гавкать. Я посигналил водителю машины, но он то ли не слышал сигналов, то ли не обращал на них внимания. Мне удалось поравняться с ним; Челкаш бурно залаял, я закричал:

— Остановитесь! У вас что-то горит!

Усатый мужчина вскинул глаза, обернулся и спешно взял к обочине.

Мы затормозили чуть впереди, и я вышел из Малыша, чтобы, если понадобиться, помочь мужчине. Когда я подошел к нему — низкорослому, щуплому, но с пышными усами — он заглядывал под днище машины и качал головой. Оказалось, у «Москвича» всего лишь прогорела выхлопная труба.

— Ничего страшного, — сказал я. — Потихоньку до ближайшего поселка дотянете, а там на трубу положите жесть и обмотайте проволокой.

— Да, да, — удрученно выдохнул мужчина.

В этот момент из Малыша выскочил Челкаш — по земле за ручку он волочил огнетушитель (он всегда под моим сиденьем); подбежал, направил его на «Москвич» и нажал на рычаг. Струя пены ударила в глушитель машины; послышалось шипение, потом все стихло, дым рассеялся. У мужчины глаза полезли на лоб.

— Вот это пожарный!

— Да, он умеет бороться с огнем, — спокойно подтвердил я.

Пожелав незадачливому водителю удачи, мы с Челкашом продолжили путь.