За стенами гуляла пурга, свистел над крышей ветер, и в дымовое отверстие все чаще и чаще сыпался снег. Костер постепенно чернел, сжимался и потухал, а Ефим все не умолкал.

Слушая Ефима и соглашаясь с ним, Сергей почему-то невольно вспомнил своих земляков — и тех, кого встречал на фронте, и тех, с кем познакомился после войны, и тех, кто давно покинул свой край и стал известен всей стране…

«Кубань, Кубань, — думал он, — как же ты богата хорошими людьми! Везде, в какой уголок ни заглянешь, встретишь либо какого-нибудь добродушного дядьку, либо сурового усача с надвинутой на брови кубанкой, либо дородную молодайку с насмешливыми глазами, либо молодцеватого парня. С виду обычные люди, нет в них ничего такого, что отличало бы их, а поговоришь по душам — и сразу перед тобой открывается такой самобытный характер, в котором, кажется, сама природа не поскупилась и соединила решительно все: тут и государственный деятель, и пытливый ум, и глядящий в будущее мечтатель, и рачительный хозяин…»

А Ефим Меркушев к тому же был еще и ярым поборником машин, страстно верующим в созидательную силу техники, а это особенно нравилось Сергею.

«Побольше бы нам таких бригадиров, — думал он, когда Ефим умолк и стал сворачивать цигарку. — Надо бы ему помочь осуществить мечту… Но как?»

— Сергей Тимофеевич, — заговорил Ефим, — скоро мы изберем тебя своим депутатом, по людям вижу — проголосуем дружно… Поедешь в Москву на сессию… разузнай там — будет ли мне какой ответ?

— Хорошо, я это сделаю, — сказал Сергей.

На пороге появился Мефодий в белых подштанниках и в накинутом на плечи тулупе.

— Ефим! Да кончай ты свою балачку! — сказал он. — Идите уж спать… Скоро и рассветать начнет.

— Да, пожалуй, будем спать, — сказал Сергей, вставая. — Ефим Петрович, мне хочется, чтобы ты приехал к нам в район.

— А что я там буду делать!

— Погостишь, я тебя познакомлю с нашими бригадирами и с Стефаном Петровичем Рагулиным — есть у нас такой председатель колхоза.

— Рагулина я немного знаю, в газетах о нем читал — завидный старик. Вот к нему бы я и поехал — на выучку по урожаю.

Утром Сергей и Кривцов позавтракали, поблагодарили чабанов за ночлег и сели в машину. Поехали они не в Низки, — туда не было дороги, — а в станицу Степную, лежавшую на шляху.

На восходе солнца ветер стих, день разгорался погожий, но морозный. По обочинам шоссе возвышались снежные заносы с зубчатыми, наподобие пилы, верхушками.

— Сергей Тимофеевич, — заговорил Кривцов, когда машина мчалась по ровной, слегка заснеженной дороге, — видал, какие у нас имеются бригадиры? Он и в международной жизни разбирается, и чутье у него насчет наших текущих дел верное.

— Толковый человек. Мы еще долго беседовали.

— А я ушел, и ты знаешь, почему?

— Спать захотел.

— Нет. Я еще долго не спал и все думал… Ты для него гость, можешь слушать и молчать. А мое положение? Я молчать не могу. Ефим меня критикует, и он, конечно, прав, но что я могу ему ответить? Я и сам хорошо понимаю, что время у нас такое, что одних тракторов да комбайнов мало. Нужно механизировать ручной труд, и этот паршивый немецкий моторчик ничего не поможет. Тут требуется не десять лошадиных сил… Все я отлично понимаю, но помочь бессилен.

— Нужно строить гидростанцию, — сказал Сергей, — по примеру устьневинцев.

— Думал я и об этом. И знаешь, какая мысль пришла мне в голову? Надо бы нашим районам породниться. Подключил бы ты нас к устьневинцам! А? Вместе бы строили…

— Не смогу…

— Да почему же не сможешь? Скоро ты будешь в этих местах представитель верховной власти, и если захочешь, то сможешь.

— Нет, Андрей Федорович, и не проси, — сказал Сергей. — Не смогу, если бы даже и захотел… Мощность гидростанции не позволит.

— А мы ее увеличим.

— Нет, сперва мы попробуем, а потом уже и вы пойдете по нашему следу.

Кривцов тяжело вздохнул, сильнее натянул воротник шубы и умолк.

На снежной равнине показалась станица Степная.

В последних числах января ударили морозы с восточным ветром, закурилась поземка и полетела мелкая, гонимая с гор снежная пыль. Снег засыпал ров — русло будущего канала, набивался и за воротник, и в рукава, и за голенища сапог строителей. Самым же большим препятствием на пути землекопов была не пурга с морозом, а скала — она преграждала канал острым углом, похожим на нос корабля. Отрубить этот нос, да тем более ручным способом, было нелегко.

«Подложить бы под нее динамиту, — думал Семен, — да и рвануть…»

Но у устьневинцев не было ни минеров, ни взрывчатки. Приходилось клевать ноздреватый известняк кирками и ломами. Со всех бригад были отобраны опытные каменоломы. Белые, заметенные снегом, они облепили скалу; звенела сталь, слышались тяжелые удары — камень, казалось, стонал, но не сдавался. Семен стоял внизу, руки его мерзли, сжимались в кулаки и просили лом или кирку — хотелось согреться, — а тем, кто вгрызался в скалу, было жарко, лица их, пожженные морозом, были мокрые.

Ниже всех, почти на отвесном выступе, стоял Иван Атаманов в синем, небрежно замотанном на голове башлыке. Рослая его фигура в шинели с подоткнутыми за пояс полами напряженно сгибалась, — он часто и низко кланялся и с таким ожесточением рубил киркой, что от камня вместе со щебенкой летели искры.

— Эй, Иван! А ну, дай-ка и я погреюсь! — крикнул Семен, взбираясь на выступ.

Атаманов искоса посмотрел на Семена, лицо его, помеченное шрамом, расплылось в улыбке.

— Трудно ее, чертяку, оседлать, — сказал Атаманов и быстрым движением руки смахнул с лица пот. — Хочешь погреться? У меня есть ломок. Вот этот. Небольшой, а ухватистый… Только ты сперва угости меня папиросой.

Атаманов сел на корточки, закурил и облегченно вздохнул.

— Семен, когда же к нам Сергей явится?

— Ждем со дня на день, — ответил Семен, рассматривая короткий, но увесистый лом.

— Не пойму, что это за порядки, — продолжал Атаманов. — Наш кандидат, можно сказать, свой, доморощенный, а к нам в станицу не заявляется.

— Соскучился?

— Да не в том дело. Должна же быть встреча. Мы его первые выдвигали, да к тому же есть к нему личный разговор. Еще осенью наш колхоз заключил договор с артелью «Красный черепичник». Должны мы были получить у той артели пять тысяч черепицы для кровли конюшни. Деньги перевели через банк, а позавчера Стефан Петрович направил туда обоз саней, а он и вернулся ни с чем, только быков зря прогоняли. Артель не дает нам продукцию; ждите, говорят, до весны. Как же тут нормально вести строительство?.. Вот я и хочу Сергею пожаловаться.

— Нам успеть бы до приезда Сергея разделаться с этим утесом.

Семен поплевал на ладони и с силой вонзил лом в узкую расщелину. Сталь звякнула и заклинилась. Семен налег на конец лома, но отломить камень не мог. Атаманов курил и смеялся. Затем он встал, бросил недокуренную папиросу и ударил киркой чуть дальше лома. Кусок камня пудов на пять глухо погремел вниз.

Не успел Семен как следует погреться, как к скале прискакал на коне мальчуган-вестовой: Семена вызывал вернувшийся из Ставрополя Родионов.

Ветер сдувал снег с гор, кружил, бросал его в низину. Пурга разгулялась и белым полотном затянула все небо, степь, Верблюд-гору, Усть-Невинскую. Виднелись только приземистые строения временных хуторов вблизи берега, да и то проступали они в этой молочной мгле смутно, точно сквозь матовое стекло. Семен направился к землянке не мимо строений, — там лежали сугробы, — а по чистой, подметенной ветром бровке канала. В этом месте работы были завершены еще третьего дня, и землекопы передвинулись ближе к скале. Глубокий ров начинался у самого берега, где лежал перекат, и отсюда русло реки, круто повернув вправо, уходило все ниже и ниже, а канал, как казалось Семену, постепенно восходил все выше и выше.

«Вот чудо! — думал Семен. — Как же по нему потечет вода?»

Эти мысли часто тревожили Семена, и однажды он поделился своими опасениями с инженером.