— За что?

— А за то, что до сих пор не обсудил этого вопроса.

— Да я и думал… — Савва не договорил. — А где бы нам собраться? Весь народ в поле.

— И соберемся в поле. В какой-нибудь полеводческой бригаде. Словом, ты все это обдумай.

— А кто сделает доклад?

— Обойдемся без доклада. Сделаешь небольшое сообщение. Важно, чтобы другие говорили.

Разговор затянулся до вечера. Друзья условились и о том, что заседание состоится на стане колхоза имени Кочубея, поля которого лежат в центре, и о том, что Савва переговорит с председателями колхозов и подготовит их к выступлению, и о том, что необходимо пригласить агрономов, зоотехников, огородников…

Шагая по темной улице (луна еще не взошла), Сергей думал: «Мечтать, конечно, легко… Главное — начать, сдвинуть с места, а там пойдет…» Вспоминая свой разговор с Хохлаковым о Савве, Сергей усмехнулся и подумал: «Мечтатель… А в семейных делах, оказывается, большой практик… Четыре сына и пятый в проекте — это не шутка! Вот тебе и Савва!» Сергея и радовало и удивляло то, что у друга было такое большое и шумное семейство. «А ты не завидуй, а следуй моему примеру», — вспомнил слова Саввы… Тут перед ним встала Ирина, ее живые, смелые глаза ласково смотрели и звали к себе. «Приходи, Сережа… Если ты меня любишь, то приходи сегодня», — вспомнил он, и ему вдруг так захотелось увидеть ее, что он только на минутку забежал домой, надел новенький китель, бриджи и, заверив мать, что ужинать не хочет, побежал на птичник… Вслед ему Ниловна сокрушенно покачала головой. «Ой, сынок, сынок, — подумала она, — и какой же ты уродился непоседливый. Все-то тебе некогда… Десятый день как дома, а я на тебя еще и не насмотрелась».

Вернулся Сергей на заре и в таком веселом настроении, с песней, что Ниловна, услышав его голос, с тревогой подумала: «Ой, господи, да никак пьяный». И во двор Сергей вошел с песней, пел он басом, негромко, без слов. Подошел к базу, поговорил с коровой, а затем с шумом распахнул сенную дверь и разбудил весь дом… Прошел в переднюю комнату и ни с того, ни с сего расцеловал сонную и еще ничего не понимавшую Анфису.

— Сестренка, — сказал он, блестя глазами. — Сестренка, милая, если бы знала, что у меня на сердце.

— А я догадываюсь…

Ниловна поспешно натянула юбку и, подвязывая ее на ходу, вошла в горницу. Не успела она ничего спросить, как Сергей уже обнял ее.

— Что с тобой, сынок?

— Мамо, радуйтесь! У меня есть невеста!

— Слава богу… — обрадовалась мать. — А кто ж она? Наша, станичная?

— Пока, мамо, не скажу… Секрет!

Вошел и Тимофей Ильич в одном белье, отчего его костлявая фигура показалась еще выше.

— Что у вас тут за галдеж? — спросил он.

— Женюсь, батя!

— Так сразу?

— А чего ж медлить?

— Да ты хоть одно что-нибудь: либо пятилетку составляй, либо женись…

— А я, батя, то и другое — разом. Управлюсь…

— Ну, разве что так… А ты уже со слезами? — сказал Тимофей Ильич, обращаясь к Ниловне. — Беда с бабами! Где надо смеяться, а они плачут… Куда ж будем посылать сватов?

— Думаю, батя, что сваты не потребуются. Сваты нужны тем женихам, которые сами не могут сказать невесте слово… А я, батя, и сам не плохой сват.

— Да, это верно, — неохотно согласился отец. — А все ж таки следовало бы хоть для приличия. Как же это так? Жениться и без сватов?

Сергей не ответил. Он снял китель, лег на лавку и тотчас уснул. Тимофей Ильич, Ниловна, Анфиса тихонько вышли из комнаты. Последней выходила Анфиса. Прикрывая дверь, она еще раз посмотрела на брата: он и во сне улыбался.

Спал Сергей долго. В полдень его разбудил Савва. Он уже побывал в степи и вернулся оттуда угрюмый и злой. Растормошив Сергея, он сказал, что заседание исполкома необходимо отложить дня на два. Степь подсохла, и надо бросить все силы на прополку пропашных. К тому же ночью из МТС прибыли комбайны, и завтра должна начаться косовица ячменя.

— А к этому мы не готовы, — сказал Савва. — Ни у одного колхоза обкосы еще не сделаны. Ругался я сегодня и с Рагулиным и с Артамашовым. Да что толку! Поехали в степь… Такой горячий день. А завтра будет посвободнее…

После этого Савва сел в тачанку и сказал Дорофею, чтобы тот ехал на кочубеевские поля.

— Сережа! Ты меня жди завтра! — крикнул он с улицы.

Прошел день, прошел и второй и третий, а Савва все не возвращался со степи. Только на пятый день, к вечеру, по станице прогремела тачанка и остановилась у двора Тутариновых.

— Ну, кажись, все наладил, — сказал Савва, подходя к Сергею. — Косовицу начали! Уже и первое зерно пошло на элеватор!

— А как заседание исполкома?

— Тоже все готово. Люди извещены. Место сбора — вторая бригада «Кочубея». Председатели подготовились и приедут, знаешь, не одни, а со своими, так сказать, экспертами… Соберется настоящая ассамблея!

На закате дня, когда померкла степь и полольщицы, затянув песню и положив тяпки на плечи, как ружья, пошли к своим станам; когда уже не гудели комбайны и не блестели под колосьями ячменя крылья хедера; когда в таборах стояли шум и гам — кто умывался, окружив бочку с водой, кто стучал молотками, готовя на завтра тяпки, а в сторонке пылали костры и кухарки хлопотали вокруг котлов, в которых доспевал картофель с бараниной, — словом, когда наступил ранний летний вечер, на стан второй бригады колхоза имени Кочубея стали съезжаться гости.

Первыми, еще засветло, приехали члены исполкома станичного совета, Савва и Сергей. Их встретила тетя Даша в праздничном сарафане и в красной косынке. Затем издали долетел голос баяна, и Савва сказал:

— А прислушайтесь… Кажется, ворошиловцы едут.

Вскоре на стан шумно влетели, точно свадебный поезд, тачанка и линейка в упряжке добрых коней. На тачанке сидели: Алексей Артамашов в черной кубанке, Тимофей Ильич Тутаринов в новеньком бешмете, секретарь парторганизации Еременко — коренастый, невысокий мужчина — и баянист. На линейку набилось столько народу — члены правления, бухгалтер Никитин, секретарь правления Якубовский, завхоз Нечипуренко, — что, казалось, самые крепкие рессоры не смогут выдержать такую тяжесть.

— Сергей Тимофеевич! — крикнул Артамашов, молодцевато соскакивая с тачанки. — А посмотри, какую я делегацию привез. Даже с баяном! Но это только правленцы. А скоро прибудут бригадиры и животноводы.

— Наш Алексей Степанович расходился не на шутку, — сказал Еременко, здороваясь за руку с Сергеем. — Хочет сам электростанцию построить.

— Иван Герасимович, ты меня опять не понял, — заговорил Артамашов. — Не сам, а вместе с Рагулиным и Байковой, только если все работы разделить на три части, то я добровольно беру на себя две части, а третью пусть разделят «Кочубей» и «Буденный». Почему? А очень просто. Не хочу надеяться на Рагулина. Тут потребуются расходы и немаленькие, а Стефана Петровича мы хорошо знаем, этих вещей он не любит… Вот и будет тормозить. Зато и электроэнергии я потребую вдвое больше! А как же? По затраченному труду.

— Мы еще не знаем, что скажет Рагулин, — проговорил Сергей, а про себя подумал: «Ох, и любишь ты, Артамашов, прихвастнуть. Я и это, я и то! Не можешь без этого. Посмотрим, как будешь строить».

— Иван Герасимович, — обратился Савва к Еременко, — ты вчера ездил в район? Приедет к нам представитель района?

— Должен быть, — ответил Еременко. — Правда, ни Хохлакова, ни Кондратьева я не застал. Федор Лукич выехал по станицам, а Кондратьев был в крае. Говорил я со вторым секретарем. А тут подвернулся Рубцов-Емницкий. Услыхав, о чем речь, говорит: посылайте меня… Все равно, говорит, без помощи райпотребсоюза им не обойтись. На том и порешили. Да вот что-то и его нет.

— А! Мой коневод! — крикнул Артамашов.

На поджаром горбоносом коне подлетел Иван Атаманов — заведующий коневодческой фермой или, как обычно говорил — «конезаводом». Это был пожилой и статный мужчина, с красивым и строгим лицом, немного испорченным шрамом на правом виске. На Атаманове были высокие сапоги галифе с алым кантом, рубашка из тонкого светло-серого материала, перехваченная армейским ремнем. «Кавалерист», — подумал Сергей. Когда Атаманов подошел к фонарю, здороваясь со всеми за руку, на груди у него заблестели четыре ордена и такая коллекция медалей, что Сергей только посмотрел на его грудь и сразу узнал, где воевал и в каких европейских столицах побывал этот кубанский красавец.