— Чубуксунское ущелье? — переспросил Сергей. — Так я там уже был и видел лес… Дайте его нам, и мы сплавим.

— Дадим, — сказал Бойченко, — и дадим не шестнадцать вагонов, а сколько сумеете сплавить к усть-невинским берегам.

Беседа затянулась надолго, и когда они обо всем договорились, Бойченко поднялся, подошел к окну и посмотрел на степь, укрытую знойной дымкой.

— Когда выезжаешь домой? — спросил он.

— Я готов лететь хоть на крыльях! — сказал Сергей.

— Зачем же на крыльях? — Бойченко подошел к Сергею. — Я понимаю, у тебя выросли крылья. Это хорошо, но лететь на них не стоит. Поедешь на машине. Сейчас иди к Николаю Николаевичу. Я ему позвоню и скажу, что еще надо сделать, а в конце дня заходи ко мне. Я поеду в ваши края и подвезу тебя до Усть-Невинской.

Николай Николаевич встретил Сергея на пороге своего кабинета.

— Поздравляю! — сказал он весело. — Вот видишь, говорил я тебе, что все устроится прекрасно… Я вот еще позвоню кое-куда… Словом, как говорится, делу дан законный ход…

Николай Николаевич снял трубку и стал звонить в крайплан, в крайсельпроект, в крайзо, в крайснаб, в крайсельэлектро, потом какому-то Петру Спиридоновичу, а затем — Олегу Александровичу. Со всеми говорил коротко, точным и деловым языком, ссылался на указания Андрея Петровича Бойченко, требовал ответа не по телефону, а в письменной форме, и с точным указанием, когда и что будет сделано… Петру Спиридоновичу после непродолжительного разговора сказал:

— Ты меня обещаниями не корми, а на этой неделе посылай в район Усть-Невинской изыскательную партию.

Олегу Александровичу посоветовал:

— Все это, конечно, хорошо, но я советую тебе послать в Усть-Невинскую своего работника, да такого, чтобы сумел описать и показать…

Окончив телефонные переговоры, Николай Николаевич сказал:

— Вот теперь, Сергей Тимофеевич, ты можешь спокойно ехать в свою станицу. Указания даны, все будет сделано. Так что ты теперь на месте форсируй дело и меня держи в курсе всего, что вы там будете проворачивать. Да, чуть было не забыл! Сейчас же иди в крайснаб: получишь там разрешение на сплав леса… Там тебя ждут…

Сергей поблагодарил Николая Николаевича, и они распрощались, как добрые старые друзья.

К Андрею Петровичу Сергей пришел часа в четыре дня, управившись со всеми делами. Солнце хоть и клонилось к западу, но еще было высоко, и жара не спадала. Окна в кабинете были завешены шторами, но сильные лучи пробивались и сквозь темное полотно… Бойченко сидел за столом и что-то писал. Отложив недописанный лист, он пригласил Сергея сесть на диван и спросил, получено ли разрешение на сплав леса.

— На сплав тебе следует поехать самому, — сказал он, садясь возле Сергея. — Лучше всего, если за эту трудную работу возьмется молодежь. Организуйте молодежные бригады, поищите, возможно, в станице у вас найдутся старые, опытные сплавщики. Сплав леса по горной реке — дело не легкое, и браться за него надо с умом…

Сергей вспомнил Прохора Ненашева и сказал, что один такой специалист у них есть… После этого они закурили и разговаривали запросто, точно были знакомы давным-давно. Бойченко спрашивал, на каких фронтах Сергею довелось воевать. Сергей не умел рассказывать о войне, а особенно о себе. Ему казалось, что передать все то, что он чувствовал в бою, невозможно, и всякий раз, когда его спрашивали об этом, перед ним вставала картина танковой атаки на подступах к Кантемировке — большому селу в верховьях Дона… Так было и сейчас. Он коротко рассказал, как он одним из первых ворвался в расположение врага, как подбил самоходку, которая ползла на него с выводком бронетранспортеров, как вступил в поединок с немецкими танками и уничтожил бронезажигательными снарядами пять вражеских машин, вызвав в стане врага панику и замешательство… Но как он ни старался полнее передать картину боя, рассказ его получался обычным, и ему казалось, что никакого особого геройства он не проявил… Смущенно глядя на Бойченко, он сказал:

— Там у нас многие отличились… А потом, когда мы пошли на окружение сталинградской группировки немцев, бои были и пожарче…

Бойченко спросил, давно ли Сергей приехал домой, останется ли в станице, или уедет в город, чем думает заняться. На последний вопрос Сергей не знал, что ответить, и некоторое время сидел молча.

— Об этом я еще не подумал, — уклончиво ответил он. — Поживу у родных, а там видно будет. Мне же еще учиться надо.

— Подумать, конечно, можно, но не поздно ли будет? — сказал Бойченко. — В Рощенском районе ты — человек свой, депутат райсовета. И хорошо было бы уже сейчас обо всем договориться. План ваш мы утвердим, в станице завертятся большие дела, а тебе захочется уехать. Так что лучше бы заранее все и решить…

«Учиться ему, безусловно, нужно, — подумал Бойченко, — но хорошо было бы заменить им Хохлакова… Старый казак давно просится в отставку…» И тотчас, как бы боясь, что Сергей разгадает его мысли, перевел разговор на другую тему и, как бы между прочим, спросил, сколько Сергею лет.

— Я уже немолодой, — сказал Сергей. — Двадцать шестой год, подумаешь — и как-то самому не верится. На фронт уходил совсем юным, а теперь…

— А что ж теперь? — Бойченко удивленно сдвинул брови. — Самая завидная пора молодости… Ты родился в Усть-Невинской?

— Да, там я и школу окончил и в колхозе поработал… А потом уехал в институт… Из института в танковое училище попал…

— И вот ты снова вернулся в Усть-Невинскую… Скажи, какие недостатки в жизни станицы бросились тебе в глаза?

Такого вопроса Сергей не ждал и, не зная, что сказать, посмотрел на Бойченко.

— А почему вы меня об том спрашиваете?

— Потому, что всегда не бесполезно послушать критические замечания о недостатках, увиденных свежими глазами.

— Но вы и сами, как я думаю, знаете эти недостатки.

— А мне хочется выслушать твои замечания.

— Что ж, я скажу. — Сергей на минуту задумался. — Мало машин — вот в чем беда… На войне я имел дело с техникой первого класса, — что это за техника — пояснять вам не надо. За четыре года я привык к грохоту машин, я засыпал и просыпался под музыку моторов, и это стало таким привычным, обыденным… А на усть-невинских полях, да и в самой станице — тишина. Есть, конечно, тракторы, автомашины, но их очень мало…

— Если сравнить с нашими потребностями, то, безусловно, мало, — согласился Бойченко. — Но многие колхозы и МТС края уже в этом году получили машины, получат и еще. Не за горами то время, когда недостатка в них не будет…

— Или взять такой вопрос, как земля, — продолжал Сергей. — Тут я буду говорить конкретно — о колхозе имени Ворошилова. Членом этого колхоза состоит мой отец, а стало быть, и я… Но не в этом дело. Я уже говорил вам, что ворошиловцы в этом году получат урожай зерновых самое многое восемь центнеров… Это же позор! Земля у них загрязнена, порядка на полях нет. Но это еще не все. Общественная земля пошла по частным рукам с благословения председателя колхоза Артамашова. Землей пользуются колхозники сверх приусадебной нормы, вроде единоличников, землю сдают в аренду районным учреждениям и даже частным лицам. Артамашов или в самом деле дурак, или только прикидывается дурачком… То, что его землей пользуется всякий, кому не лень, Артамашов выдает за достижение, козыряя тем, что земли в колхозе много, почему, дескать, и не помочь нуждающимся… Видите, какая глупая теория.

— Интересно, — сказал Бойченко, угощая Сергея папиросой. — Так, так… Значит, чего проще? Земли много — разбазаривай направо и налево.

— Так получается, — Сергей раскурил папиросу. — Артамашов говорит: «Пусть колхозники обзаводятся единоличными посевами, в колхозе не уродит, у колхозников уродит», — это доподлинные его слова. Это у него называется «выходом из трудного положения» на случай неурожая… Меня это так возмутило, что я не утерпел и разругался с Артамашовым в первую же нашу встречу. И беда еще в том, что Артамашов числится на хорошем счету у районных работников. Не знаю, что о нем думает Кондратьев, — с ним я еще не говорил, — но Хохлаков отзывается хорошо. «Кто, говорит, ничего не делает, тот не ошибается». Да так можно оправдать любого преступника! А ведь тому же Хохлакову должно быть известно, что Артамашов разбазаривает не только землю, но и колхозные продукты, скот. Об этом мне рассказывал отец. Всякие друзья и приятели Артамашова тянут из колхоза и коров, и овец, и свиней, а колхозная кладовая превращена в какую-то кормушку для бездельников… И это называется ошибкой. А когда я стал говорить об этом Хохлакову, он глубокомысленно заявил: дескать, я — человек сугубо военный, у меня в голове шумит война, а потому и посмотрел я на артамашовские проделки глазами военного, то есть посмотрел неправильно, не так, как надо было смотреть… Вот какая чушь! Если такое положение существует и в других колхозах края, то, мне думается, тут нужны какие-то организационные меры…