Милан Кундера как-то сказал: если пишет каждый, все перестают слушать. Похоже, рынок и создает эту утопию. И все же, в этой коммерческой круговерти есть, как это ни печально и как ни парадоксально, своя правда: гламур — это страстная мечта популизма, некий признак отсутствия. Образованность может иметь ауру гламура лишь там, где образованность отсутствует.

И в связи с явным завершением века литературы трудно не вспомнить Богумила Грабала[15], соотечественника Кундеры. Есть одна фотография Грабала в старости, на которой он изображен в совершенно несуразной шотландской шапочке для гольфа. Фотография была сделана всего пару лет тому назад, но кажется принадлежащей какой-то далекой литературной эпохе. Недавно Грабал отошел в мир иной. Говорят, выпал из окна пражского госпиталя, когда старческой рукой потянулся покормить голубей. Как бы это в действительности ни произошло, Грабал не считал, что имеет какое-то особое право на собственный голос. Возможно, именно потому, что голос у него просто был — его собственный.

1997

В наши дни скандальный маркиз де Сад воспринимается как детский писатель. Свидетельствую лично; недавно стала читать и хохотала до колик, будто читаю книжку одного из любимых писателей раннего детства. Похотливая Молли Блум[16] — просто рядовая домохозяйка, тешащая себя часы напролет воспеванием собственного оргазма, подробностью чисто технической, которая уже больше никого не волнует. Сегодня ее хваленый поток сознания читается как какая-нибудь инструкция по пользованию стиральной машиной, только растянутая на полсотни страниц. Теперь к всемирному бестселлеру Эрики Джонг[17], сыгравшему важную роль в сексуальном освобождении угнетенных пролетариев-женщин, и в библиотеке дома престарелых не потянется ничья рука. Похоже, здоровый, добропорядочный секс отошел на задворки всемирной истории литературных тем. Между тем с умопомрачительной скоростью возрастают ценность и удельный вес темы людской извращенности.

Писателей буквально залихорадило от этого внезапного всплеска на литературной бирже, и они соревнуются между собой по части выдумывания наиболее грязной и омерзительной истории. А ведь человеческая извращенность имеет весьма отдаленное отношение к сексу. Теперь извращения выступают как некие самостоятельные сущности, становясь чуть ли не главными героями романов, — лишенные страсти и наслаждений, реального смысла, энергии и воли, лишенные драматизма, далекие как от самих преступников, так и от их жертв.

А иные игроки на этой бирже приторговывают каннибализмом. Недавно появился роман, в котором героиня, утонченная дама, использует своего любовника в гастрономических целях. Этот роман идеально адаптирован к нынешнему имиджу современной женщины и современного зла. Современная женщина, закусывающая мужчиной, лишена индивидуальных культурных параметров. Нет ни малейшего намека ни на культурно-историческую связь с разнузданными вакханками, ни на то, что героине ведомо наслаждение, с каким балканские народы, потомки вакханок, по сей день вонзают зубы в человекоподобных животных, в жарящегося на вертеле быка, в набитое аккуратно нашинкованными потрохами бычье брюхо, в прожаренную баранью голову, откуда эти зубы, как маленькие мощные пылесосы, сладострастно высасывают большие печальные глаза. Каннибализм горожанки, закусывающей мужчиной, вполне в духе ее времени, когда в почете обезжиренная, с низким содержанием холестерина пища, эдакий небольшой диетический перекус. Современная каннибалка будет кушать своего любовника, как кушают японское суши. Вот почему она предпочитает не то, что сразу приходит на ум нормальному читателю, а нечто совсем иное. И если следовать навязываемой логике каннибализма нашей любовницы, тогда уж ради крохотного кусочка свежего, сексуально бесчувственного мяса, откусанного от ладошки любовника, ради этакой малости вряд ли стоило убивать всего человека.

Общества, призывающие запретить жестокое обращение с человеком, весьма неповоротливы, а вечно деятельные общества, призывающие запретить жестокое обращение с животными, часто тоже не слишком расторопны. Им следовало бы по всем правилам выразить протест против книги, в которой оправдывается жестокое и ненормальное кормление рыбы, но что-то пока их протеста не слышно. Я имею в виду роман, недавно наводнивший американские и европейские книжные магазины, про наставницу начинающих писателей, связавшуюся с парой полицейских. Одному из них, страстному рыболову, взбрело в голову использовать в качестве наживки женские соски, так что наставница в результате становится наживкой, что, безусловно, не лишено щекочущей нервы метафорической привлекательности. Многие читатели на эту наживку попались. Даже один строгий критик-немец не устоял, объявив книгу событием года.

В то время как писательницы зависли на оральной стадии (кушают сами или служат чьей-то пищей), писателей больше влечет к анальной. Ныне в большой цене романы о совращении малолетних, о садистах, о всевозможных извращенцах, измывающихся над нежным детским тельцем.

Список современных мастеров искусств, возбуждающих рынок шокирующими проектами, бесконечен. Создатели фильмов соревнуются с писателями, живописцы — с создателями фильмов. Если речь идет о рынке, какие уж тут церемонии, все идет в ход, даже мирные домашние животные, которых из эстетических соображений подверг сексуальному надругательству русский художник Олег Кулик.

Тысячи маленьких непальских девочек, которых родители сбывают в бомбейские бордели по цене транзисторного приемника, погибают от СПИДа, потому что зараженные СПИДом мужчины считают, будто их излечат девственницы, — а современные писатели ломают головы, измышляя очередные шедевры о совращении малолетних. А пока современные писатели ломают головы, сочиняя все новые извращенности, обычные криминальные мозги, не отягощенные могучим интеллектуальным коэффициентом, с легкостью превосходят их в смысле фантазии и изобретательности. Миро Б., член хорватской парламентской группы с поэтичным названием «Осенний дождь», сделал публичное признание и перечислил все, что творил с ненавистными сербами. Как жег их пламенем газового баллона, плескал им уксусной кислотой на гениталии и в глаза, пытал электрическим током, загонял гвозди под ногти, подключал к высокому напряжению, испепеляя дотла (по его собственному признанию, не он это придумал, «хотя и был знаком с законом Ленца»). В очередном подобном публичном признании некий преступник с романтичной кличкой «Карамболь», ныне член сербской парламентской группы, перечислил все, что он проделывал с ненавистными мусульманами. Помимо всех измывательств, он отрезал каждому левое ухо (но только тем, кого «лично прикончил», подчеркнул он, так как не желал «присваивать себе чужие лавры»). Затем он свои трофеи продал, слегка удивленный тем обстоятельством, что на подобный товар нашлись покупатели («Мусульманские уши пользуются спросом!»). И тот и другой высказались в том смысле, что «Трудней всего — начать, потом легче пойдет».

Никто не интересуется реальными жертвами или реальными преступниками. Ни местные суды, ни граждане — соотечественники, издатели, читатели. Все они попросту отказываются верить реальным фактам. Выдуманное преступление более убедительно; реальность уж слишком реальна. Для «публики» истинно лишь придуманное преступление, ее возбуждает лишь зло на бумаге. Легко себе представить картинку: современный читатель, стоя в настоящей луже крови или сидя на груде настоящих мертвых тел, с увлечением читает роман о людских извращениях. Подобная сцена способна воскресить надежду даже у тех, кто отказывается признать, что литература умерла. Как тут не восхититься магической силой написанного слова!

1997