— О, кого я вижу? Марина, вот здорово! — Он тут же вскочил, громыхнув стулом.

Подбежав к той, которую назвал Мариной, Мотя осторожно обхватил ее за плечи и стал несильно тянуть в зал, к столу. Она слегка упорствовала и бросала на Липова короткие смущенные взгляды.

— Павлуша, знакомься! Рузаева Марина! — на ходу представлял ее возбужденный, просиявший Каминский. — Наша сотрудница, в плановом у нас работает. Вот хорошо, вот здорово, Марина! А то мы тут совсем закисли!

Что-то милое было в ее смущении, в том, как она пыталась освободиться от Моти и в то же время как бы своей волей шла к столу. Рядом с ней сиял, улыбался во весь рот грубоватый, обветренный, чудом преображенный Мотя.

Липов пожал теплую в прохладе зала руку Марины и подал ей стул. Сам тоже сел, но инстинктивно отстранился от стола: уж очень не смотрелись их с Мотей заношенные охотничьи куртки рядом с ее таким ладным на ней, изящным пальто и слегка пушащейся шапочкой. Как-то сразу с появлением Марины свет в зале и сам воздух кафе стали мягче, теплее. Исчезло уныние холодных стен, пустых столов.

Марина, как только села за стол, принялась усердно, не поднимая лица, теребить и разглаживать на коленях снятые варежки.

Мотя принес еще один бокал и конфеты, снова заговорил с прежним возбуждением.

— А это, Марина, Павел Николаевич Липов, технолог нашего треста. Мой начальник, — кивнул Мотя в сторону Липова, разливая по бокалам остатки вина. — Павел, ты знаешь, Марина, считай, наша землячка. Закончила ту же, что и мы с тобой, альма-матер!

— Надо же, за столько лет впервые своих сюда занесло! — удивился Липов. — И давно, Марина, здесь?

— Второй год, — чуть слышно ответила та и еще ниже опустила голову. (Мотя, что ли, переусердствовал, когда бесцеремонно тянул ее через зал, и она теперь оскорбилась задним числом, обиженно не отвечала на его шумный задор.)

— Только со своими еще труднее ладить… — проговорил Каминский, поглядывая на Марину и пытаясь развеселить ее. — Вот Павлуша — уж мы с ним не друзья ли, но ко мне на работе страх какой въедливый. Чуть что, он так сурово требует: подай-ка, Каминский, журнал, я тебе запишу нарушение строительных норм!

Марина опять не отреагировала на его шутку.

— Все мои записи тебе, как с гуся вода, — попробовал тоже шуткой поддержать Каминского Липов.

— Одна планами забрасывает, другой — предписаниями. Вот жизнь. Ну, ладно. Давайте все-таки выпьем за нашу альма-матер, за горемычную долю строителя! — Каминский звякнул о бокал Марины, нетронуто стоявший на столе.

Но Марина не потянулась к бокалу, не приняла Мотин тост. Наступила неловкая пауза.

— Ну что же, Марина? Ой, какие мы… — Мотя даже голову склонил на бок, норовя поймать ее взгляд. — Нет, так дело не пойдет… — разочарованно протянул он и тут же спросил: — Скажи, Марина, куда это мы сегодня направились? А? На свидание?

— Да, Матвей Васильевич, на свидание! — с неожиданным вызовом ответила Марина и метнула на Каминского быстрый, как молния, взгляд. От этой смелости в лицо ей густо хлынула краска.

— Завидую… — значительно покачал головой Мотя.

— Кому? — как-то уж очень изумленно спросила Марина.

— Не знаешь?

— Нет… — Она заметно побледнела. — Не знаю!

— Тому… — лукаво намекнул Мотя.

— Правда? — искренне, простодушно удивилась Марина.

— Ох! — Мотя картинно откинулся к спинке стула. — Она еще спрашивает?!

Марина отпила немного из бокала и, хмурясь, чтобы придать лицу строгость, посмотрела вино на свет.

— Кстати, почему вы, Матвей Васильевич, не пришли сегодня на субботник?

— Да вот, связались с этой охотой. Правду сказать, мы их, субботники-то, в свое время отработали. Скажи, Павел Николаевич…

— Верно, у нас выходных не было.

— И не только кустики сажали — шахты, цеха строили!

— Все равно… Схлопочете вы у меня, Матвей Васильевич, выговор.

— Знаешь, Павел, Марина у нас комсомольский вожак! А тира-а-ан… — Мотя изобразил на лице испуг. — Таких поискать! Замучила меня всякими поручениями!

Марина, прыснув, быстро прижала к губам бокал, хотела скрыть улыбку, но в глазах ее, устремленных на Мотю, оставалась смешливость школьницы.

— Вас замучаешь! Но на этот раз получите по заслугам…

— Ах, Марина, — всплеснул руками Мотя, — от тебя — любую кару готов принять!

Теперь, когда Марина почувствовала себя свободней, раскованней, Липову тоже захотелось вступить в общую беседу, и он попробовал вернуться к разговору об их институте и спросил:

— Марина, а этот чудак, Сигма Моментов, еще преподает?

Она тоже очень быстро взглянула на Липова, и так рядом оказался, так чуден был взгляд ее глаз!

— Кто? — переспросила Марина.

— Сумма Моментов, — пояснил Липов, заставляя себя вновь представить облик их доброго учителя, но эти глаза мешали.

— Старичок. Сопромат, ведет, — вмешался Мотя, — козлиным голосом говорит.

— А… — вспомнила Марина, — да, преподает.

— Найти бы такой длины лесину, достать этого старикана, — сказал Каминский. — Он меня на дипломе чуть не засыпал.

— Матвей Васильевич… — укорила его Марина.

— Бог с ним, — махнул он, не поддержав начатый Липовым разговор.

Марина взглянула на их ружья, поинтересовалась:

— А где же дичь? Только ноги, видно, убили?

— И не спрашивай. Ладно, хоть себя донесли. Я, поверь, Марина, из-за несчастной утки сам чуть не убился, пластом на осоке лежал…

Каминский стал живо рассказывать о случае на озере, представляя все в лицах, по-охотничьи привирая. Липов поправлял его, но Мотя был уже в ударе и только отмахивался, чтобы не мешали. Переменчивую в настроении Марину тоже было не узнать. Она неотрывно смотрела в блестящие азартом глаза Каминского, улавливая, переживая каждое его телодвижение. И уже запросто, по-домашнему расположилась за столом — расстегнула верхние пуговицы пальто, приоткрыв белизну шеи, лицо ее слегка алело. Две продолговатые узкие варежки забыто лежали на краю стола.

Теперь казалось, что и должна была прийти к ним Марина, ее одну они только и ждали. Вроде бы божьей милостью послана она сюда, так стало непринужденно и весело в кафе. И не замечалось совсем, как бежит время. Не докучал своей монотонностью ветер за стенами. Смешно было вспомнить, как совсем недавно они с Мотей крутили головами, оборачиваясь на каждый хлопок двери.

Тут Мотя прервался и взглянул на Липова, на стол с пустой посудой.

— Павел, что же мы? Разговоры разговорами, но давайте еще…

— Может, достаточно… — попросила Марина.

— Что ты, Марина, когда еще так посидим!

— Конечно, — поддержал его Липов и прошел в буфет.

Буфетчица озябшими пальцами подбивала на счетах свою выручку, и Липов подождал, прислушиваясь к тишине пустого зала, к гулу ветра над крышей и к негромкому разговору Моти с Мариной.

Когда он вышел в зал, то заметил, как Марина быстренько высвободила свою руку из-под ладони Каминского, скользнув ею по столу, и они оба, чуть подавшись назад, отстранились друг от друга. Марина опять слегка покраснела и издалека улыбнулась Липову. А Мотя еще продолжал пребывать в оцепенении.

Липов с пристуком поставил вино на стол, и Мотя очнулся, вскинул голову.

— Ага, вот и хорошо! — проговорил он, принимаясь наполнять бокалы. — Мы, Павел, не рассказывали Марине, как боролись дорогой? Ну, там было дело!

Липов не ответил на этот до смешного наивный Мотин вопрос. «Нет, Мотя, — про себя подтрунил Липов над другом. — Не рассказывал. Расскажи».

Марина с готовностью обернулась к Каминскому, и вновь все повторилось, как при рассказе о подстреленной утке.

Можно было не слушать, о чем говорит Мотя, не видеть, какое он сделал движение — все это очень живо отражалось в ее глазах. Мотя улыбнется, и они сияют, тот нахмурится — их накрывает тень. Для нее сейчас ничего не существовало, кроме Каминского, увлеченного своим пустяковым рассказом. Вся Мотина суть схватывалась, вбиралась зыбкой, темной глубиной ее глаз. И казалось, никогда не наполниться этой глубине, хоть выплесни Мотя всего себя, хоть выверни душу наизнанку.