— Хлестко ты меня тогда за пончики пряжкой по спине ожег. Думал, дыханье потеряю.

— Не помню, сочиняешь, — едва нашелся Василий.

— А я помню, в Сызрани… Звезда твоего ремня на моей спине отпечаталась.

— Не отвлекай от дела.

— Ладно, помолчу. Пошли в четвертый рейс.

— Это последний? — спросил Мартын.

— Для тебя последний. Не выйдет из тебя шофера.

— Вот и ошибся. Я еще семь лет назад гонял колхозную полуторку по этой дороге. Мог стать экстра, да надоело перед всякими дорожными сигнальщиками унижаться… Вот и сейчас поедем через Переволоки, гляди в оба. Там стала появляться одна красотка с блокнотом — общественный инспектор. Стройная такая, брюки на «молниях», глазастая, а брови, а грудь — посмотришь и про руль забудешь.

— Пока еще не встречал такую на этой трассе.

— Она под вечер на дорогу выходит. Самый момент, понимать надо. А потом за пустячный зевок в газете пропишет — горя не оберешься.

— Интересно.

— Никакого интереса ты от нее не будешь иметь. Тебе говорю: на соперника нарвешься.

— Ладно, посмотрим…

На погрузке Огородников командовал засыпкой кузова так, словно тут не было более грозного начальника, чем он.

— Подсыпай еще ковш. Привыкли пыль да воздух возить. Вот мы покажем…

Несмотря на перегрузку, двигатель сравнительно легко вытянул самосвал из карьера на первой передаче, затем была включена вторая, третья. После разгона самосвал покатился по инерции еще быстрее и устойчивее, чем прежде. И если бы не вихрилась пыль перед стеклами кабины, то, казалось, можно было еще наддать. Огородников замолчал, притаился, напряженно прислушиваясь к чему-то. Он-то знал, как перегружен самосвал.

Еще несколько секунд — и покажется село Переволоки, растянувшееся вдоль дороги на целых три километра. Дома и огороды с крестьянскими пристройками раскинулись в лощине. Лощина напоминает седло, поперек которого черным широким ремнем лежит асфальт. Здесь нельзя забывать про тормоза: дорогу часто переходят дети и старухи. Дети мечутся перед машиной, и трудно угадать, в какую сторону от них отворачивать; старухи не думают отступать назад, им некогда, лимит времени на исходе, поэтому не торопись проскакивать перед ними, пусть они перейдут на свою сторону. И еще самая большая опасность для шоферов в деревне — коровы. Перед ними не вздумай маневрировать, жми на тормоза: невозмутимостью коровы утверждают веру в свою доброту и протестуют против людской спешки…

Однако на этот раз дорога в Переволоках оказалась свободной — ни людей, ни скота, и Ярцев уже прикинул в уме — перегруженный самосвал с таким накатом и здесь может выскочить из седловины по инерции. Огородников снова напомнил о пончиках.

— А тому, что по гитаре врезал, год дали.

— За что?

— За камень. Себя чуть не убил.

— Как?!

И сию же минуту на асфальте выросла фигура человека. Выросла и замерла на осевой линии как вкопанный столб, нет, как скульптура — высокая, стройная, на голове зеленый берет, куртка и брюки на «молниях». Не иначе та самая, о которой предупреждал Огородников. Да, она… Вероятно, хорошо знает правила движения, потому встала и замерла на осевой, или… своим выходом на осевую дает понять — сбавь скорость, притормози, иначе запишу твой номер, и тебе попадет за лихачество!..

Огородников схватился за ручку:

— Стой! Тормози!

Ярцев знал, что, если резко затормозить при большой накатной скорости, авария неизбежна: высокий корпус самосвала легко перевернется вверх колесами — и в кювет. Он успел выжать педаль сцепления и включить третью скорость — мягкое торможение газом, затем, чтоб не оказаться так быстро в кювете, подвернул ближе к осевой и дал сигнал девушке, которая будто не хотела слышать и видеть мчавшегося под уклон теперь уже с ревущим двигателем самосвала.

— Это она, та самая?..

Огородников как в рот воды набрал. Ярцев надавил на тормозную педаль и… не почувствовал снижения скорости. Нажал вторично, резко и сильно — скорость прежняя. Отказали тормоза!.. Еще секунда — и девушка окажется под колесами самосвала. Просто негде разминуться с ней.

Эта секунда вместила в себя столько решений и действий, на одно осмысление которых в обычных условиях не хватило бы целого часа. Нет, Ярцев не растерялся, не оробел. Сознание успело напомнить о последствиях, казалось, неизбежной аварии, выбрать решение и наконец подать команду для действий. Все происходило одновременно. Руки, крепко державшие руль, выполняли свою работу скорее всего механически, привычно, по зрительным сигналам, а сознание лишь фиксировало происходящее.

Девушка стояла на осевой черте улицы. Самосвал не сходил с осевой, ибо трудно было уловить — куда, в какую сторону кинется девушка в последний момент. И когда стало ясно, что она не успеет отскочить ни вправо, ни влево, Василий вывел машину на самый край дороги так, что передние и задние скаты колес правой стороны на какое-то мгновение оторвались от земли и стали резать воздух над кюветом. Еще мгновение — и весь корпус самосвала начало кренить вправо: правые колеса просели на конусный срез кювета. Переходить на ручной тормоз при такой скорости бесполезно — его сорвет. Осталось одно — держать руль, держать что есть силы, по прямой, иначе занесет влево от частичного торможения колес на асфальте. Держи и норови пройти кювет наискось, по отлогой диагонали. Дальше машину будет бросать меж телеграфных столбов, вдоль калиток, перед окнами домов, через лужи, через канаву возле водонаборной колонки… А там начнется подъем на вспаханный косогор…

Так надеялся Ярцев выйти из аварийной ситуации.

Лишь одного не учел он: как поведет себя груз — более семи тонн щебенки! И случилось непредвиденное. Едва самосвал накренился вправо, затем влево — в момент перехода через кювет, — как перед кабиной распростерлась серая мгла из мелкой крошки дробленых камней. Она, как вздыбленная волна, захлестнула переднее стекло, ослепила обзор справа и слева. Лишь через боковое зеркало можно было увидеть, что делается сзади, и определить, не заносит ли тебя в сторону от намеченного курса, — но только на одно мгновение. В это мгновение Ярцев успел увидеть в зеркале заднего обзора прямую белую черту на асфальте и девушку, стоявшую на прежнем месте. И тут же, чуть впереди нее, выплескивалась из кузова текучей серой массой щебенка. Она, кажется, накрыла девушку или сбила ее с ног и потянула за собой вдоль дороги, будто норовя обогнать самосвал, отчего боковое зеркало тоже ослепило…

Перед глазами серая мгла. Терпкий запах придорожной пыли ударил в нос. Горьковато-горячий песок мгновенно высушил рот. Еще секунда — и самосвал врежется в столб, в дом или… Может врезаться, если не удержишь руль, если поддашься слепой силе страха, не одолеешь дикий в таком случае норов машины. Во мгле она обязательно потянет на опасный путь. Но шофер, даже не видя дороги и не имея возможности остановить машину, обязан управлять рулем по зрительной памяти. Его зрение и чутье как бы перемещаются в скаты передних колес, которые передают по рулевой колонке едва уловимые, но понятные сигналы о неровностях грунта.

Этому не надо удивляться: у водителей машин должно быть и есть второе зрение. Василий Ярцев хорошо помнит рассказ слепого фронтовика, бывшего механика-водителя танка. Тот до сих пор считает, что его лишили глаз врачи в госпитале, а не взрыв мины перед смотровой щелью на лобовой броне. Оставшись без глаз, он провел танк через ров и раздавил пулеметную точку, что отрезала пехотинцев от танков. Ему не верится, что в тот момент у него не было зрения: ведь он видел, кто вытаскивал его из танка, помнит, какое было лицо у санитарки, которая делала противошоковый укол…

Два резких толчка в правое переднее колесо не сбили машину с курса. Ярцев сумел удержать руль и тут же решил кренить влево: справа столбы, дома, впереди канава водостока…

Машина легла набок, проползла по кювету. Мартын, упершись ногами в плечо Ярцева, вырвался из кабины.

Отплевавшись, Ярцев вылез следом и бросился назад к тому месту, где стояла девушка. Надо оказать ей помощь! Других, более серьезных последствий этой аварии, кажется, нет, хотя перед глазами все еще стоит серая с красноватыми прожилками мгла. Под ногами похрустывает щебенка. Вдруг кто-то мягко толкнул в грудь: