В середине января сорок пятого года, после прорыва немецкой обороны на Висле, четвертая рота шла в авангарде полка. Стремительным маневром наши войска обошли Варшаву и вышли на шоссе Варшава — Познань — Берлин. И тут Шота Тибуа сказал:

— Прямая дорога называется столбовой. Будем наступать дружно, и тогда эта дорога к победе будет самой короткой…

Рота двигалась на танках. Ветер наступления как бы окрылял Тибуа: горные люди, как птицы, не боятся высоты и любят быструю езду. Было холодно, но Тибуа надел на голову фуражку с красным околышем — подарок Логинова.

В бою за Познань спешившиеся стрелки, оставив танки перед взорванным мостом, бросились на ту сторону неглубокой речки и будто растворились в прибрежных перелесках. Но вот возле дороги у телеграфного столба замаячила фуражка с красным околышем. Прошло еще несколько минут, и там собралась почти вся рота. У ног Тибуа лежали два немецких пулемета. К ним прибавилось еще более десятка автоматов и карабинов. Очистив придорожные кусты и канавы от немецких пулеметчиков и фаустников, солдаты вернулись к взорванному мосту, чтобы помочь танкистам переправиться через речку.

— Вот она, наша столбовая дорога! — говорил Шота Тибуа, подтаскивая вместе с танкистами бревна под гусеницы танков.

Наступление продолжалось в нарастающем темпе. Передовые части далеко оторвались от основных сил и еще дальше от своих тылов. 220-й гвардейский полк вместе с танкистами генерала Катукова был направлен в обход города и крепости Познань. Там завязались затяжные и жестокие уличные бои. Тибуа, которому не терпелось поскорее подойти к Одеру (а там ведь до Берлина рукой подать), готов был не есть и не пить, лишь бы не кончались боеприпасы и горючее для танков. И опять впереди маячила фуражка с красным околышем.

Обходной маневр уводил, однако, далеко в сторону от столбовой дороги. Замедлили ход и танки — горючее оказалось на исходе. Кроме того, на пути легла широкая водная преграда — Варта. Надо было с ходу форсировать ее и круто поворачивать на шоссе Познань — Кюстрин.

Пехотинцы, выбив немцев из небольшого поселка, остановились перед крутым изгибом реки. Было решено ждать ночи. Шота Тибуа, заменив раненого помощника командира взвода, предложил выдвинуться всем взводом вперед и, пока светло, провести рекогносцировку.

— Разведаем, какой берег на той стороне, а там будет видно…

Глаза его, напоминая по цвету зерна спелой пшеницы, искрились так чисто и ярко, что, глядя в них, ни командир взвода, ни командир роты не могли не поверить, что он выполнит задачу.

Прошло не более двух часов, и с той стороны реки привели пленных — четырех солдат и одного офицера. Тотчас же был поднят весь батальон, и рота за ротой устремились на западный берег Варты. Солдаты шли след в след по заснеженным торосам, огибая полыньи и промоины, местами брели по наледи, не теряя ориентира, выставленного на той стороне. Ориентир был прост, но хорошо заметен даже ночью. На белом откосе берега, словно птица, распластавшая крылья, лежала солдатская шинель. Это разгоряченный Тибуа оставил ее на снегу.

Но не это удивило гвардейцев. След от шинели вел к немецким траншеям, где лежал разбитый немецкий станковый пулемет. Еще несколько шагов, и в блиндаже, дымившемся от взрыва гранаты, увидели восемь убитых и контуженых фольксштурмовцев, не успевших занять огневые позиции.

— Кто же это сумел так ловко расправиться с ними? — спросил я, встретив командира взвода.

— Сюда раньше всех проскочил мой помощник.

— Один?

— Да, Шота Тибуа отсюда прикрывал действия всего нашего взвода.

Вечером 27 января рота, в которой первым взводом командовал теперь Шота Платонович Тибуа, прорвалась к местечку Мензелинц — несколько домов и большой скотный двор. Это было уже на бывшей границе Польши с Германией. Справа пролегала шоссейная дорога на Кюстрин, слева сосновый бор с прямыми просеками и чистыми площадками на перекрестках. Здесь проходила мощная оборонительная полоса приодерского укрепленного района противника. Несколько домов и большой скотный двор были всего-навсего маскировкой опорного пункта.

Взвод Тибуа проник на скотный двор. Однако вместо коров там оказались минометы и ящики с минами. Действовать гранатами нельзя было: бросишь одну гранату — и взорвутся тысячи мин. Быстро оценив обстановку, Тибуа скомандовал:

— Приготовить ножи и лопаты, у кого винтовки — примкнуть штыки!

Целую ночь шла борьба за скотный двор. Лишь изредка потрескивали автоматные очереди и одиночные выстрелы винтовок то в подвалах, то на чердаке. К утру все стихло, и когда рассвело, на полу, между ящиками боеприпасов и на площадках возле приготовленных к стрельбе минометов валялось более десятка убитых солдат в мундирах со знаками немецких войск особого назначения. Сдавшиеся в плен двадцать восемь гитлеровцев с ужасом смотрели на невысокого кареглазого сержанта, державшего в руках винтовку с отомкнутым штыком. Это был командир взвода Шота Тибуа. Сколько продырявил он мундиров в эту ночь — никто не знает. Подсчитывать было некогда: разгорался бой за овладение укрепленным районом. Сюда уже подошли главные силы полка и дивизии.

Очевидцы рассказывают, что перед выходом из местечка Бетча Шота Тибуа заметил полосатый столб с подгнившим комлем. Столб лежал под обломками черепицы и досок. Это был пограничный знак с гербом Польши. Краски облезли, очертания герба почти стерлись. Тибуа остановил взвод, поднял столб, приказал прибить табличку и сам написал: «Польша»; столб поставили возле дороги. И гвардейцы роты вспомнили об оживающих пограничных столбах.

— Вот и Польшу очистили от оккупантов, — сказал Шота Платонович. — Теперь дальше пойдем по столбовой дороге, до самой победы.

И какая радость светилась в его карих глазах с отливом зерен спелой пшеницы. Он будто уже видел салют в честь нашей победы. Но не довелось ему участвовать в великом торжестве. Шота Тибуа погиб, и Указом Президиума Верховного Совета СССР от 24 мая 1945 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.

…Берлин появился на карте Европы позже Москвы почти на двести лет. В 1945 году, когда наши войска вышли на Одер, ему насчитывалось шестьсот тридцать восемь лет. Он возник из слияния двух поселений, Кельни и Берны, в 1307 году и стал очагом многих военных пожаров в Европе. Отсюда взметнулось и пламя второй мировой войны.

Мы шли к стенам Берлина с жаждой справедливого возмездия; в страхе перед ним фашисты сопротивлялись с отчаянием обреченных. Предстояло жестокое сражение. Жестокое, потому что главари третьего рейха, видя неминуемую гибель, хотели, уходя, крепко хлопнуть дверью.

— С мертвых не спрашивают даже за гибель своих соотечественников, — сказал позже генерал Ганс Кребс, начальник генерального штаба сухопутных войск Германии.

Они хладнокровно планировали сражение за Берлин как самое кровопролитное за всю историю второй мировой войны. «Зона гибели миллионов» — так было названо ими пространство от Одера до стен немецкой столицы, а сам Берлин — «вулканом огня». Три оборонительных обвода с тремя промежуточными позициями опоясывали его. Дзоты, доты со скорострельными пулеметами и автоматическими пушками оседлали все возвышенности и перекрестки дорог. Картофельные поля и пашни густо засевались противопехотными и противотанковыми минами. Перелески и сады опутывались колючей проволокой с взрывающимися «сюрпризами». Мосты и виадуки начинялись сатанинской силой тротила. Под асфальтовую корку дорог и площадей прятали фугасы. Каждый квадратный метр на всем пространстве от Зееловских высот до Тиргартена таил в себе смерть. В оборонительные узлы были превращены все города, села и даже дачные поселки, лежащие на пути к Берлину. Каменные особняки, точно крепостные форты, стали гарнизонами пулеметчиков и стрелков. На балконах, чердаках и в подвалах свили себе гнезда «рыцари Гитлера» — фольксштурмовцы, вооруженные фаустпатронами. Фаустпатрон, выкрашенный в белесый цвет, напоминал человеческий череп, насаженный на метровую трубу. Он пробивал любую броню танка с расстояния шестидесяти — семидесяти метров. Гитлер делал большую ставку на фаустников. Они поджигали танки из-за угла. От удара фаустпатрона танковый экипаж моментально терял управление и танкисты сгорали в машине заживо.