От Центрального рудника до подножия Таскыла почти сто километров. С тощими котомками мы двинулись пешком через два горных перевала. Горные каменистые тропы сточили подошвы и каблуки наших ботинок. Пришли к месту работы босоногими, с пустыми, без крошки хлеба, котомками. Пришли на Комсомольский ключ и увидели себя жалкими и беспомощными мальчуганами. Тут ворочали землю, камни, катили тяжелые тачки с песком к бутарам такие проворные и сильные парни, что, казалось, сам Таскыл отступит перед ними. Нашли старшего десятника.

— Кто вас сюда послал?

— Сами пришли.

— Босиком.

— У нас есть скрепки.

— Вижу, но такими скрепками только воду мутить, комаров отгонять, а здесь тяжелая галька и камни.

— Приспособимся.

— Нет у меня промывальных бутар для таких приспособленцев. Отправляйтесь обратно.

— Мы голодные. Честное комсомольское, на одной траве и ягодах вторые сутки живем.

Старший десятник задумался. Оглянулся направо, налево. Кругом гремят бутары, дымят костры, отгоняя от промывальщиков комаров. Возле шалаша под берестяной крышей показался паренек в белом фартуке, с виду чуть постарше нас.

— Костя! — окликнул его десятник. — Покорми этих босоногих, говорят, «честное комсомольское», живут на траве.

— Покормлю. Пусть руки помоют.

Густая лапша из самодельных сочней показалась нам сказочно вкусной. У нас хватило смекалки похвалить Костю за такое варево. Тот ухватился за нашу похвалу:

— У нас есть книга отзывов. Напишите про меня хорошие слова, только честно, по-комсомольски. А то тут все косятся на меня, грозятся привязать к бревну и отправить вниз по Кии, а там Мертвая яма.

Мы выполнили его просьбу. Написали восторженный отзыв о сытной лапше, подписались, указав номера своих комсомольских билетов.

Костя раздобрился, по секрету поведал нам тайну Комсомольского ключа, что тут, кроме богатых песков, обнаружена мощная жила содержательной руды — под самое сердце Таскыла будут пробивать штольню! — что на Громатухе будет строиться электростанция, и посоветовал нам появиться здесь через год, в следующие летние каникулы.

— А утром, — сказал он, — сами вставайте к промывочной колоде. Только честно, по-комсомольски, не лезьте руками в головки, не заглядывайте под решетки. Вместе с пшеницей, — так он назвал золотую россыпь, — в решетках застревают вот такие желтые бобы. Прикасаться к ним, кроме съемщика, никому нельзя. Дело шибко строгое, государственное…

Вечером мы помогли Косте распилить березовый кряж, наколоть дров на целую неделю, а он уступил нам место для ночлега возле котла.

Проснулись утром позже всех. Лагерь уже гремел бутарами, и Костя куда-то исчез, но возле нас оставил две миски с лапшой и две пары латаных-перелатаных резиновых сапог.

— Включаемся в дело, — сказал я другу.

Он хмуро посмотрел на меня:

— Отработаем за сапоги, выпросим у Кости на дорогу лапши и двинем обратно.

Я не стал отвергать его план: тут нужны не босоногие промывальщики, а настоящие шахтеры — забойщики, откатчики.

Через два дня мы спустились к устью Громатухи, связали лозой четыре сухих бревна и поплыли по Кии. То было мое первое путешествие по голубой таежной тропе. Перед Мертвой ямой прибились к берегу. Река, ее стремнина, пряталась под скалой. Затянет туда, и не вырвешься. Оробели, не признаемся друг другу в трусости, а просто так отпустили свой «корабль» по течению. Он вынырнул из-под скалы растрепанным. Поймали его ниже ямы, подлатали и благополучно доплыли до Талановского плеса. Оттуда пешком до своего рудника.

Через год я принял участие в строительстве жилищ для шахтеров Ударного, затем еще одно лето провел на сооружении электростанции. Трудное было время, но интересное и незабываемое. И вот перед глазами пустыри, пустыри…

— Кто и зачем раскатывал стены? — спросил я остановившихся рядом со мной Бобешко, Елизарьева и командора. Они бывали здесь после войны не раз. Им не удалось подыскать слов для внятного ответа. Лишь после возвращения к палаткам, после вкусной ухи из жирных хариусов, добытых в Громатухе, кто-то из них проговорился, что стены домов рудника раскатывали и потрошили почти каждое бревно какие-то бродячие люди.

— С какой целью?

— После закрытия рудника возникла легенда, будто первые строители Ударного по старому обычаю закладывали в углы и пазы часть своего фарта. Впрок, про запас, на черный день. Дом сгорит, а главное богатство останется целым, его всегда можно выбрать из золы…

— Злая клевета на комсомол моего поколения! — возмутился я.

— Клевета не клевета, но многие ушли на фронт и не вернулись. Легенда стала вероятной…

«Кому пришло в голову подозревать первостроителей Ударного, ушедших на фронт и не вернувшихся оттуда, что они оставили здесь тайники на черный день? — рассудил я про себя. — Никто из нас в те комсомольские годы не помышлял хитрить перед завтрашним днем, устраивать тайники. Жили скудно, но бескорыстно, с неистребимой верой в свои силы».

Да, время не только сравнивает здесь таежные поселки и сооружения, но и позволяет рождаться и жить злым наветам против моего поколения.

— Сказывают, — продолжал свои суждения Василий Елизарьев, — приезжал сюда в дни закрытия рудника вроде какой-то фронтовик, вроде за женой. Погрузил в сани всего лишь один сундук с кругляками из разобранного простенка — и ходу. Потом в этих кругляках, в просверленных и тщательно заделанных отверстиях, обнаружились горсточки золотых зерен. Его выдала жена, которую он оставил на станции без билета. Вот и пошла молва — на Ударном золото хранится в бревнах домов. И началось потрошение…

Под видом охотников, рыбаков, благородных туристов пробирались сюда жадные на легкую добычу люди. Жгли дома, даже школу спалили. Это уже озлобленные неудачей.

— Откуда такие люди могли появиться в такой тайге? — спросил я.

— Жадных хапуг пока еще везде можно встретить, — ответил Елизарьев.

— Не везде, — возразил Бобешко. — В наших десантных войсках такие прыгали без вытяжного парашюта…

Угли в догоревшем костре выбросили каскад ярких искр. Первым расхохотался возле них мой сын. Мне послышалось, что и река заплескалась в темноте звонкими брызгами, одобряя такой смех.

Мертвая яма… Вот она, справа по течению реки. Мы подошли к ней, придерживаясь левого берега. Всякий, кто не знает, где и какая она, оказывается перед ее суровостью неожиданно. Дело в том, что стремнина реки перед ней сравнительно спокойная. Плыви, любуйся отлогой излучиной, вдруг, за поворотом, перед глазами вырастает высокая скала, а река почти вся куда-то исчезает, видна только ее узкая полоска, что обманчиво ласково струится по галькам левого побережья. Здесь Кия, встретив на своем пути гряду гор с гранитными утесами, делает резкий поворот на запад. До сих пор мы шли с юга на север.

Как не хотелось этой горной реке сбиваться со своего курса и поворачивать на запад, как упорно и долго, с момента своего зарождения, боролась она и продолжает бороться с гранитной преградой. На каком-то этапе этой борьбы ей, как видно, стало стыдно косматиться перед горами, и она принялась прятать свои главные силы под скалой. Загоняя под скалу и лед, и плоты, и зазевавшихся лодочников, упругое течение воды не знает пощады. Сколько размято и разорвано здесь лодок с таежным добром, сколько погибло людей — известно только самой реке, а этот участок ее течения люди назвали Мертвой ямой.

Четвертый раз в своей жизни я подхожу к Мертвой яме. Трижды она испытывала мою смелость и смекалку еще до войны, в годы молодости, и вот теперь я, как говорится, на старости лет решил показать сыну — где и как мы готовили себя к осмотрительности и умению рисковать.

В разное время Мертвая яма выглядит по-разному. Летом, когда я и мой школьный друг Саша Дударев обходили ее пешком, она казалась мне тогда пастью какого-то гиганта, который мог всосать в себя реку вместе с плотиком безвозвратно; следующая встреча с Мертвой ямой состоялась у меня в весеннее половодье на плоту вместе с опытным рулевым Алексеем Тетериным — инспектором приисковых школ и отличным спортсменом-штангистом. Большая вода в тот раз закрыла пасть скалы, и мы прошли перед скалой метра на четыре выше летнего уровня; в третий раз я вел плот с тремя комсомольцами Ударного после весеннего спада, думал проскочить, как прежде, по высокой воде и чуть не поплатился за лихость своей жизнью и жизнью товарищей: при спаде воды стремнина реки неудержимо тянет плот под скалу; пришлось напрягать все силы, чтобы сбить плот с гребня стремнины и прибиться к левому берегу, в кровь изодрав кожу на ладонях о камни скалы. И вот четвертая встреча. Осенняя Кия укротила свой разбег под скалу. Стремнина разделилась на две пряди.