— Срочная почта для Лас Ильяса? — спрашивает у него Пюиг.

— В заднице у тебя почта!

По-каталонски это звучит куда смешнее. К ним подходит Эме Лонги.

— Эй, вы, двое! То есть трое! Не видали моего грузовичка? Я обязательно должен найти мой грузовичок!

— Он на проселке в Рейнесе!

— Ну и ну! — говорит почтальон, он смотрит на появившегося четвертого человека и не обнаруживает ни малейшего желания задать еще какой-нибудь вопрос.

— Хорошо еще, что он хоть внизу! Пожалуй, даже чересчур низко! Ну ладно, ребята, пока!

Почтальон удаляется, задница его подпрыгивает на седле.

Вскоре они входят в Сере через виноградники Ногареды. Солнце разгоняет туман. Начинается новый день.

Колокольня Палальды вызванивает к вечерне. Ей отвечают колокольни Амели-ле-Бен и Сере, отвечают в такт или не в такт — это уж глядя по настроению звонарей, которые ведут колокольную войну. Эме и Алиса наслаждаются вечером. Она и не думала, что снова увидит его, а он взял да и вернулся. Она обезумела от радости, а он снова уезжает. Сердцам так же трудно биться в лад, как и колоколам.

Алиса романтична. О, он вовсе не заблуждается на сей счет! Это не Анжелита! Алиса скорее была бы тупо добродетельной — вот как те девицы, которые предпочитают отправляться в Сен-Ферреоль, в Консоласьон или в Сен-Мартен, чтобы выпросить себе мужа, нежели обращаться к Пресвятой Деве или к святым с мольбой избавить их от последствий греха. В Руссильоне девушки целомудренны, а женщины пылки, непонятно только, каким образом первые превращаются во вторых.

Алиса замужем. Она никогда не говорит о своем муже, который живет в Бордо. Сначала она смеялась над Эме (а это значит, что она вертелась около него с первого же дня). Ей казалась забавной военная хитрость, к которой она прибегла, чтобы заставить его переменить комнату в ту ночь, когда та понадобилась (правда, ее «миссия» не требовала от нее столь многого!). Потом, узнав, что он уезжает, она бросилась к нему в объятия уже без всякого предлога. Этого было достаточно для того, чтобы, следуя женской логике, она почувствовала себя собственницей, оттого что все отдала.

Кружат стрижи — у них короткий хвост и крылья в виде двух запятых.

— Мама говорила, что никто никогда не видел спящего стрижа.

Эме вспоминает историю в духе Сент-Экзюпери, которую ему рассказали.

— Это было, когда авиация только появилась. Как-то ночью один биплан поднялся очень высоко. Приземлившись, летчик нашел в углублении крыла трупик стрижа. Стрижи спят высоко в небе, как молодые женщины Палальды.

Она напевает сардану Капатаса:

Она, конечно, бросилась бы к нему в объятья, но достаточно и того, что люди видели бакалейщицу и парня с пчельника, идущих рядом, касаясь друг друга плечами.

Резкий свист застает их врасплох. Христиансен пришел за Эме. Пора. Алиса сжимает запястье молодого человека. Хотя она жена, и притом, как у Лорки, неверная, он говорит ей: «Девочка». Они отрываются друг от друга. Глаза молодой женщины — черные озера. Две прихожанки, вышедшие из церкви, рвут последнюю нить, которая их связывала.

На грузовиках «Берлье» громоздятся один на другом ульи, самые нижние покоятся на ложе из сухих листьев. Благодаря крючьям они составляют некоторое единое целое на общей подставке; к ульям прикреплены резиновые амортизаторы. Весь ансамбль скреплен тросами, которые пропущены через железные скобы и которые удерживают груз на месте. Тотем в виде улья висит на задней стенке второго грузовика.

Солнце, уже прячущееся за горой, все еще омывает крыши Палальды. Закашлялся стартер, первый мотор затарахтел. Второй — с непослушным газогенератором на дровах — приходится запускать ручкой. С подобной техникой караван никогда не доберется до места назначения! Фургоны, каждый из которых взят на буксир грузовиком, сохраняют тот немыслимый красный цвет, который видел Эме Лонги, когда рисовал их в дни своего Баньюльского счастья.

Первый грузовик рывком берет с места, за рулем датчанин. С ним сидит мамаша Кальсин. Во второй влезает Сантьяго. Эме и Капатас совершат путешествие в стареньком «ситроене». Два мула, которых ведет Толстяк Пьер, уже в пути. Позади каравана Палальду поглощают время и ночь.

Через час второй грузовик вынужден остановиться. Газогенератор выбрасывает настоящий гейзер. Они уже оставили позади Кастиле-дель-Аспр и хутор Кроанк; потом приземистую деревушку Толисей — родовое владение мамаши Жигу, съежившуюся под колокольней с треугольным фронтоном. Кафе с табачным киоском было еще закрыто. И вот они застряли на склоне, на дороге к Сен-Марсалю.

«Ситроен» отъезжает под благоухающие акации. В хлеву мычит встревоженный скот. Блеяние, отзвук древней-древней цивилизации, когда еще существовали кочевья — теперь они к ней возвращаются, — не дает им покоя. Пастух показывает, где они смогут набрать воды. Цыган взваливает на спину бурдюк и уходит. От моторов идет горячая вонь. Сантьяго возвращается, они заливают воду в радиатор кувшином мамаши Кальсин, а она сама удирает… Настало время, когда удирают все и вся… Под проклятия Цыгана взлетают вверх струи воды, и она льется на землю целыми стаканами. Остается только ждать наступления дня. Капатас и Эме вытаскивают сиденья из старого закрытого автомобиля и с неожиданным комфортом укладываются под черным куполом, почти таким же дырявым, как этот сволочной радиатор!

В ложбинах танцуют туманы; они наплывают друг на друга, потом становятся прозрачными — их выпивает дневное светило. Капатас зевает и потягивается. Некогда прогоревший на эспадрильях, он все же сохраняет свой фатализм. Он ждет, что целый радиатор упадет ему с неба. Лонги хочет что-то сказать, но тут из лесу доносятся какие-то дикие крики, которые пробуждают животных и эхо. Кричат вороны, протестуют сороки. Из всеобщего негодующего хора выделяется какой-то душераздирающий птичий крик, который торопливо кого-то зовет и тут же переходит в хрип. У Эме сжимается сердце. Такой же переполох поднимался давным-давно, когда его бабушка-фламандка совершала жертвоприношение — забивала курицу. Из кустов вылезает Сантьяго. Он танцует на дороге джигу, неся в руке какую-то невиданную птицу. Сверкая зубами, Сантьяго подходит к ним и бросает на траву свою жертву, которая широко распластывает крылья и замирает. Эме в каком-то столбняке смотрит на огромного тетерева — это тетерев-межняк, ширина размаха крыльев которого достигает метра. Сантьяго схватил птицу в то мгновенье, когда она приветствовала солнце.

Запястье у Сантьяго кровоточит. Браво! Значит, тетерев-межняк защищался. «Ты… Ты… Ты рассуждаешь, к-к-как твой друг Пюиг», — говорит Таккини. Честное слово, это правда.

— Хорошо! — подбоченясь, говорит мамаша Кальсин. — Будет ли у нас радиатор — еще бабушка надвое сказала, зато на обед у нас будет петух в винном соусе.

Вслед за этим немногословным приглашением к обеду они собираются на военный совет, на котором присутствует и равнодушный ко всякой технике Капатас. Вскоре все решено. Христиансен и Эме сядут в «ситроен» и будут ездить до тех пор, пока не найдут бак. Если сегодня к вечеру они не вернутся, Сантьяго останется здесь со сломанным грузовиком. А другой грузовик потащит один из фургонов и выгрузит ульи в Пи — это место, которое выбрал Эспарра. Потом вернется за оставшимися ульями. Начинается знаменитое цирковое представление, достойное лучших времен Сезара Помпона!