Это было около пяти месяцев назад, в январе, 4 января.

Было воскресенье, шел дождь, и, когда я проснулся, в комнату падал зеленый сумеречный свет. Комната, где я остановился, находилась на втором этаже дома 127 на Романштрассе в Мюнхене. Стены дома поросли виноградом. Тихая улица была засажена деревьями. Дождь шумел в их кронах, и первое, что я увидел, когда открыл глаза, были тяжелые от сырости, свежие темно-зеленые листья каштана перед окном. Да, это было первое, что я увидел, я ясно это вспоминаю, и сейчас мне кажется странным, что все это было уже пять месяцев назад, что все это началось дождливым воскресным утром…

Когда я проснулся у меня болела голова.

Это была обычная головная боль, с которой я просыпался постоянно, только сегодня к ней примешивалась неприятная тошнота. Она начиналась в желудке, и причиной этому был алкогольный эксцесс в субботу. Я слишком много выпил, и мне стало нехорошо. Вздохнув, я сел и потянулся за наручными часами, которые лежали на ночном столике. Было десять минут пятого.

Иоланта еще спала.

Она лежала около меня на левом боку, и ее рыжие волосы разметались по подушке, которую она крепко обнимала. Ярко-красная помада, которой она пользовалась, слегка размазалась. На очень белой коже лица выступили пятна. Она глубоко дышала. Обнаженная грудь равномерно вздымалась. Иоланта всегда спала голой и во сне сбрасывала одеяло. Я укрыл ее и поднялся. Боль в черепе становилась все сильнее. Я стал искать свои таблетки, но нигде не мог их найти. В комнате царил беспорядок. Вокруг лежала одежда Иоланты, моя одежда лежала на кресле, и я заметил, что перед сном мы забыли выключить радио. Оно тихо жужжало, шкала светилась. Мы слушали танцевальную музыку на коротких волнах, на той длине, где теперь не было других передач.

Я выключил приемник и поискал таблетки от головной боли в своем костюме. Мое внимание было рассеянным, движения — в определенной мере истеричны и бессмысленны: они были такими всегда, когда я слишком много пил. В костюме я ничего не нашел. Я пошел в ванную. Но и там я не нашел того, что искал. Я отвернул водопроводный кран над ванной и, бросив полотенце на ее край, пошел обратно в спальню. Иоланта еще спала. Она опять сбросила одеяло и теперь лежала на животе. Ее длинные ноги свисали за край кровати. Она разговаривала во сне.

— Это совершенно ничего не доказывает! — крикнула она и засмеялась. — Совсем ничего не доказывает! — Она еще что-то пробормотала, а потом четко сказала: — Ты не можешь предъявлять мне такие обвинения.

Я не обращал на нее внимания: она часто говорила во сне, и это всегда была пустая болтовня. Сначала, когда я был еще ревнивым и недоверчивым, я пытался расспрашивать ее по ночам. Она рассказывала невероятнейшие вещи, и я был вне себя от ярости, пока однажды она не рассказала историю обо мне самом. Это была выдуманная история.

С этого момента мой интерес к ее ночным признаниям угас.

Я очнулся от долгого погружения в себя и обнаружил, что сижу на краю кровати, устремив взгляд на гладкую белую спину Иоланты. Похоже, я спал с открытыми глазами — стрелки моих наручных часов показывали половину пятого. Подобное часто случалось со мной в последнее время: приходя в себя, я обнаруживал настоящие провалы в сознании. Особенно, если накануне я что-то праздновал: на следующий день я, встав, чтобы надеть ботинки, мог через полчаса обнаружить себя в той же самой позе, с устремленным перед собой взглядом и ботинком в поднятой руке.

Я потер виски, напряженно пытаясь вспомнить, что собирался сделать, когда вернулся в комнату. Вспомнив, в следующее же мгновение я увидел таблетки. Они лежали рядом с часами на ночном столике, там же стоял стакан воды. Все это я предусмотрительно подготовил, когда пришел вчера домой. Видимо, я был просто не в состоянии проглотить таблетки. Это было упущением. Я всегда принимал медикаменты перед сном, чтобы утром голова была ясной и я мог работать.

Похоже, мысль о воскресном дне, когда не надо было работать, меня расслабила. Я выпил таблетки. Вода напоминала рыбий жир, а мой язык был как наждачная бумага. Потом я вспомнил про открытый кран и побежал в ванную комнату. Вода как раз собралась перелиться через край. Я закрыл кран, снял пижаму и залез в горячую воду.

Сначала мне было очень плохо.

В висках бешено стучало, на лбу крупными каплями выступил пот. Я дышал с трудом, но терпел. Мне было знакомо это состояние. Через десять минут я буду чувствовать себя великолепно. Всегда повторялось одно и то же. Я откинулся на спину и закрыл глаза. Головная боль не утихала. В глазах кружились красные огненные круги: они кружились всегда, когда я думал о Маргарет.

Она поехала на Химское озеро, к каким-то американским друзьям, которые проводили там лето и которых она случайно встретила в Мюнхене. Я обещал забрать ее вечером, она гостила там уже четыре дня. Кинокомпания, где я работал, предоставила в мое распоряжение маленький автомобиль. Через два часа я мог быть на Химском озере. Сейчас было полпятого, то есть проснулся я как раз вовремя.

Тошнота прекратилась, но головная боль не отступала. Я долго умывался холодной водой, но ничего не помогало. За окном ванной комнаты по жестяному карнизу стучал дождь. Было совсем тихо, время от времени внизу на улице слышались шаги одиноких прохожих. Я вытерся махровым полотенцем. Голова болела ужасно. Со смешанным чувством я думал о двухчасовой поездке на автомобиле, которая мне предстояла, о Маргарет и ее друзьях. Вероятно, нам придется остаться на ужин. Маргарет будет хвастаться моей работой, а я буду ужасно скучать. В конце концов мы заспорим о каком-нибудь пустяке, и она начнет плакать. Все это было как печально, так и неизбежно. Все будет как всегда.

Я пошел обратно в спальню. Мне еще надо было позвонить Хельвигу. Хельвиг был автором немецкой версии фильма, над которым мы работали. Я писал английскую. Я хотел попросить его зайти завтра утром ко мне в отель. Писать в офисе кинокомпании я больше не мог: многие люди нервировали меня. Хорошо бы уехать с Хельвигом ненадолго из города. Он был приятным парнем, и я охотно побыл бы с ним наедине. Наедине с мужчиной. Я чувствовал, что в последнее время женщины меня раздражали. Больше, чем обычно. Не только Маргарет — Иоланта тоже. Все женщины. Я слишком много работал. В сыром виде сценарий был готов. Нам надо было согласовать обе версии. И я должен был поработать над диалогами. Мне всегда приходилось работать над диалогами. О господи, моя голова!

Я встал перед зеркалом, чтобы завязать галстук. Это было большое зеркало, типичное зеркало для удовлетворения всех женских потребностей. Перед ним стояли туалетный столик и банкетка, обтянутая красным бархатом. Комната была обставлена современно, рационально и по-феминистски. Пахло лавандой и мастикой для пола. Мне потребовалось некоторое время, чтобы справиться с узлом галстука, и я тихонько злился. Пальцы дрожали и почему-то попадали совсем не туда, куда надо. Слишком много работы. Слишком много виски. Слишком много сигарет. Я с тоской думал о том дне, когда работа будет закончена и я смогу покинуть Мюнхен. В Мюнхене я чувствовал себя неуютно. Вероятно, я ненадолго съезжу на Ривьеру. У меня же сейчас есть деньги.

Я взглянул в зеркало и заметил, что Иоланта проснулась. Она лежала на спине, скрестив длинные ноги, и ее светло-зеленые глаза задумчиво наблюдали за мной. У меня появилось неприятное ощущение, что она уже давно за мной наблюдает.

— Привет, — сказал я.

— Привет, — ответила Иоланта.

— Как дела?

— Спасибо, хорошо. — Она закинула руки за голову и зевнула, изогнув тело как ленивая кошка. Затем она села, потерлась спиной о спинку кровати, подтянула ноги к груди и сдунула волосы со лба. — А у тебя?

— Голова болит, — сказал я.

Теперь галстук был завязан правильно.

— Тебе надо когда-нибудь сходить к врачу.

— Я был уже у двадцати врачей.

— Но что-то же можно с этим сделать!