Маргарет сидела с белыми губами и не смотрела на меня. Она продолжала сидеть, когда я встал, чтобы принять участие в разговоре, начавшемся вокруг. Ей ее сидение на стуле прощалось, о ее состоянии было всем известно.

Сначала я подошел к Дороти Макгуайер:

— Чудесно, действительно чудесно, Дороти. Я поздравляю вас. Это была ваша лучшая роль.

— Ах, Джимми, как мило, но вы преувеличиваете!

— Нет, действительно, Дороти, я вам клянусь! Вы со мной согласны, мистер Уорнер?

Старый Уорнер медленно кивнул и с улыбкой погладил руку Дороти:

— Да, детка, я чрезвычайно доволен вами.

— Я тоже, Дороти! — Это был Доре Томпсон. Он поцеловал ей руку. — Я в восторге.

— Доре, — сказал я, — это была моя идея, а затем мистер Уорнер дал рукопись вам, но я надеюсь, что вам особенно отрадно будет услышать из моих уст, что вы проделали великолепную работу.

— Спасибо, Джимми, спасибо! Я действительно этому рад!

И так далее.

Официанты принесли напитки, все курили, и почему-то никто не решался покинуть маленькую холодную комнату. Так было всегда. С фильмами, которые всеми не воспринимались как безупречные, особенно. Переходили от одной группы к другой и говорили друг другу любезности. Это была скромная роскошь. Нелюбезностей слышали достаточно. И это старая прописная истина, что люди искусства живут больше за счет аплодисментов, чем за счет своего хлеба насущного.

Джек Уорнер ходил туда-сюда, по-отечески улыбался и разговаривал со всеми как со своими детьми. Я пытался на всякий случай держать его подальше от Маргарет, которая сидела среди группы второстепенных актеров, но мне это все-таки не удалось. Уорнер подошел к ней. Ему с почтением освободили место, и круг снова сомкнулся вокруг него, еще плотнее, чем прежде. Я был отделен от Маргарет.

— Ну, миссис Чендлер, — сказал старый Уорнер и поцеловал Маргарет руку с немного комичной, но сердечной галантностью, — а как вам понравился фильм?

У меня на лбу крупными каплями выступил пот. Стало тихо, и Маргарет, нарушив тишину, сказала громко и холодно:

— Я нахожу, что он воняет.

«О боже! — подумал я. — Боже мой, нет, только этого не хватало!» Я закрыл глаза. Я услышал, как Доре Томпсон засмеялся. Затем я услышал голос Джека Уорнера:

— Но, миссис Чендлер, мы все находим его великолепным!

Я снова открыл глаза. Я увидел свою жену — с лихорадочно красными щеками, руки сложены вокруг бесформенного живота, сидящую прямо, кивающую головой. Медленно и со зловещим достоинством она сказала:

— Я нахожу его ужасным.

— Но наша Дороти…

— Это не касается мисс Макгуайер, — произнесла Маргарет, — это касается ужасного сценария. Если вы, мистер Уорнер, имели хотя бы на пять центов понятия и взяли сценарий моего мужа, то сейчас у вас был бы фильм, достойный вложенных средств. — Она посмотрела на Доре. — Мне жаль, мистер Томпсон, но это моя точка зрения. — И добавила, обращаясь к Джеку Уорнеру: — Вы потеряли на этом много денег!

Господи, благослови ее, она была абсолютно права, общество действительно потеряло на фильме «Смерть — это женщина» много денег. Но тогда этого еще никто не предполагал. И никто этого не хотел знать.

Маргарет встала. Ей уступили место, отчужденно и холодно. Полная высокомерия, она несла свое бедное бесформенное тело. Со своей улыбкой Мадонны она подошла ко мне.

— Рой, — сказала она, — я хочу домой.

Но это еще не была собственно катастрофа.

Сама катастрофа случилась только 1 марта. Первого марта Уорнеры разослали формуляры, где служащим сообщалось о продлении их контрактов на следующий год. Это был тревожный, опасный день, это 1 марта. Я сидел в своем офисе, когда пришел посыльный и принес мне желтый закрытый конверт. Я допечатал страницу до конца, затем разорвал конверт и, пока шел к двери, быстро пробежал глазами письмо. Я хотел пойти пообедать в столовую. Был час дня.

В этот день я не пошел в столовую. Я успел только пройти по коридору. Потом мне стало ясно, что было в письме.

Уорнеры не продлили мой контракт.

Я медленно вышел во двор, прошел мимо студии-3. Письмо я держал в руке. Уорнеры не продлили мой контракт. Я сел на небесную бледно-голубую кровать в стиле Людовика XIV, которая стояла на весеннем солнце перед входом в студию, и закурил сигарету. Уорнеры не продлили мой контракт. Я поднял ноги, положил их на кровать, в которой еще вчера лежала Бетти Грабл, и думал. Я оказался на улице. Скоро родится ребенок. У меня было отложено немного денег, и можно было продержаться несколько месяцев. Кроме того, у меня были идеи, которые я мог бы продать. Но несмотря на это и тем не менее: Уорнеры не продлили мой контракт. Я был свободным писателем. Было много свободных писателей, дела которых шли даже лучше, чем у тех, кто работал по контракту. Но у многих дела шли хуже. У многих и вовсе плачевно. Скоро родится ребенок. А Уорнеры не продлили мой контракт. Почему, черт возьми, они этого не сделали? Я встал и пошел к главному зданию. Я хотел поговорить с Джеком Уорнером. Или с одним из его сотрудников. Я хотел знать, почему мой контракт не продлили. Да, я хотел это знать. Конечно, я хотел это знать, черт побери!

Вход в главное здание был через огромную стеклянную дверь. В стеклянной кабине рядом с дверью сидела платиновая красотка. Я знал ее семь лет. Ее звали Мэйбл Деррмот, она была замужем за коммивояжером. У нее было двое детей, и она не всегда отказывалась от приглашений куда-либо. Фокус стеклянной двери был в том, что ее можно было открыть только тогда, когда Мэйбл нажимала на кнопку. В этом заключалась ее работа. Она должна была быть со всеми знакома и точно знать, кому разрешено было входить в главное здание, а кому нет. Она знала всех. Меня она тоже знала. Она нажимала для меня на кнопку в течение семи лет, когда у меня были дела в главном здании. Я кивнул ей, она кивнула мне в ответ. В следующий момент я налетел на огромную стеклянную дверь.

Я потряс за ручку. Стеклянная дверь не поддалась. Мэйбл не нажала на кнопку. Она высунула голову из маленького окошечка.

— Привет, Мэйбл, — сказал я. При этом у меня свело желудок.

— Добрый день, мистер Чендлер, — вежливо ответила она. — Вам назначено?

Значит, она уже знала. Я был одним из тех, для кого она больше не нажимала на кнопку.

Все произошло быстро. Очень быстро.

— Нет, — сказал я. — Мне не назначено.

— Сообщить о вас?

— Спасибо, — сказал я.

— Доброго вам дня, мистер Чендлер.

— Доброго вам дня, Мэйбл, — сказал я. Затем я направился обратно в офис, чтобы забрать свою пишущую машинку и свою трубку.

Когда я пришел домой, Маргарет вязала. Мы снимали дом на Нортвуд-драйв, очень уютный маленький домик с одной гостиной и широкой крутой деревянной лестницей, которая вела на второй этаж. Маргарет услышала, как я закрыл входную дверь, и окликнула меня по имени.

— Да, Маргарет, — сказал я. Я поставил пишущую машинку и поднялся к ней. На ней была широкая домашняя юбка, она с улыбкой смотрела на меня.

— Погляди, — гордо произнесла она.

Она показала мне какую-то вещь для новорожденного.

— Миленько.

Она насторожилась:

— Что случилось?

— Ничего.

— Нет, у тебя что-то случилось! Скажи мне, Рой. Что стряслось?

Я подошел к окну и выглянул на улицу. По траве гоняли друг друга две незнакомые собаки.

— Откуда эти собаки? — спросил я.

— Где?

— В нашем саду. Чужие собаки.

Она встала, тяжело подошла ко мне и потянула меня от окна к себе.

— Рой, скажи, что произошло?

Тогда я все сказал ей.

Переваливаясь, она вернулась на свое кресло. Она села, посмотрела на детские штанишки и уронила их. Волосы беспорядочно падали ей на лоб, на ее лице были типичные при беременности желтые пигментные пятна, и она была не накрашена…

— Это я виновата, да? — беззвучно произнесла она.

— Смешно! — Я ушел от ответа. Конечно, она была виновата. Но разве мог я ей это сказать? — Что за ерунда! В чем ты виновата?